Литература Японии - [3]
Устанавливая приоритет императорского дома, книга «Кодзики» способствовала централизации государственной власти в Японии, идеологически помогала тому процессу, который уже шел полным ходом в экономической и политической областях. Наделяя монархов божественным происхождением от самой богини солнца Аматэрасу, «Кодзики» делала возможным установление прочного общегосударственного культа как средства централизации Японии. Книга укрепляла позиции центральной власти и исторически, и политически, и религиозно.
Помимо всего прочего, это еще и своя, родная, близкая каждому японцу книга. К ней восходит все то, что составляет исконное, освобожденное от всяких примесей содержание японского национального духа. «Кодзики» — ключ не только к японской мифологии, религии, истории, литературе, но и к самой Японии, к самим японцам. Через «Кодзики» мы познаем и «век богов», и эпоху Тэмму; через нее же мы как нельзя лучше приближаемся к подлинно японскому и в современной Японии.
«Нихонсёки». При всем своем значении для японского народа текст «Кодзики» все же слабо учитывал реалии современного общества, расстановку сил внутри правящей элиты. Формирование государственности по китайскому образцу диктовало потребность в создании совсем другого текста исторического содержания. Этой задаче и должен был отвечать второй мифологическо-летописный свод — «Нихонсёки» («Японская летопись»).
«Нихонсёки» — самый обширный по содержанию и объему письменный памятник эпохи Нара, насчитывающий 30 свитков. Наиболее распространенная точка зрения состоит в том, что в отличие от «Кодзики», созданного именно для внутреннего употребления, обращенного вглубь страны, «Нихонсёки», в свою очередь, был адресован дворам Китая и Кореи и должен был утвердить статус возникшего государства как сильного и авторитетного образования, имеющего божественное происхождение, мифологические корни и давнюю историю. Также предполагалось засвидетельствовать этим памятником высокий культурный уровень японского двора, владение летописно-исторической традицией в китайском ее понимании и языком классических памятников китайской древности.
В 713 г., в следующем году после завершения «Кодзики», была произведена огромная работа: указом императора Гэммё всем правителям провинций предписывалось составить и представить центральному правительству подробные описания земли и обычаев вверенных их управлению областей, иначе говоря, географическое и этнографическое описание отдельных районов Японии. До нас дошли только пять таких описаний. В небольших отрывках, тщательно собранных японскими исследователями, известны еще 36 описаний. Для литературоведения в этих описаниях важны содержащиеся в них местные предания и легенды. Большинство их связано с объяснениями топонимики, местных географических названий.
Кроме того, выделяют семь типов источников, послуживших основой для составления «Нихонсёки»:
1) предания правящего дома (мифы, имена правителей, генеалогия);
2) аналогичные сведения, касающиеся других родов;
3) местные предания;
4) погодные (хронологические) записи правящего дома;
5) личные записи придворных;
6) храмовые буддийские хроники;
7) корейские и китайские источники.
Для литературы «Нихонсёки» имеет гораздо меньшее значение, чем «Кодзики». Это обусловлено тем, что материал «Нихонсёки» обработан с целью представить работу по образцам знаменитых китайских исторических трудов «Исторические записки» Сыма Цяня («Ши цзи») и «Ханьская история», считавшихся непревзойденными образцами исторической литературы. Поэтому то, что так ценно в «Кодзики», в «Нихонсёки» представлено гораздо слабее, чему способствовало также и то обстоятельство, что все эти мифы и сказания изложены в «Нихонсёки» на китайском языке.
Все же в «Нихонсёки» есть материал, имеющий первостепенное значение именно для литературы, — это песни. Составители «Нихонсёки» (основной из них — принц Тонэри) не решились перевести песни на китайский язык и дали их на японском, прибегнув для этого к фонетическому способу письма. Как и в «Кодзики», песни здесь включены в состав мифа или сказания, причем большинство мифов и сказаний повторяют те, что есть в «Кодзики», а многие песни либо полностью совпадают с соответствующими песнями «Кодзики», либо незначительно от них отличаются. Таких повторяющихся песен в обоих памятниках насчитывается 50 из общего числа 116 в «Кодзики» и 129 в «Нихонсёки». Но, за этим исключением, «Нихонсёки» дает 79 новых образцов древней песенной поэзии.
Стоит отметить, что в «Нихонсёки» мифы и сказания, а также местные предания и легенды имеют гораздо меньше следов обработки и редактирования, то есть в гораздо большей степени, чем в «Кодзики», сохраняют народный колорит. Совокупность этих памятников образует фундамент и неисчерпаемую источниковедческую базу для исследований японской культуры периода Нара, как исторических, геополитических и хозяйственно-экономических, так и религиозно-философских, этнографических, фольклористских, лингвистических и литературоведческих.
«Манъёсю». Следующим памятником, служащим полноценным источником для суждения о ранней японской поэзии, является «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»). Песни «Манъёсю» уже далеко не такие, как в «Кодзики» и «Нихонсёки»: в них есть своя мерность — метр, свое движение — ритм. Это не песни, а стихи.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».