Листья полыни - [14]

В пути вместе с ним была только довольно пожилая пегая кобыла, тянувшая не слишком тяжкую повозку, набитую мешками с вяленой рыбой. Бриан шел рядом с повозкой, чтобы не слишком утомлять лошадь своим весом, и прямо на ходу потягивал из глиняной бутыли пиво полегче и закусывал его рыбой. Когда по всем расчетам, выйдя из распадка, куда ныряла дорога, на седловину меж холмами, он должен был увидеть в обширной долине на расстоянии двух верст приют, Бриан, взойдя на седловину, равнину действительно узрел, но вот никакого приюта внизу не заметил. Да и долина показалась ему вовсе не та, какая должна быть. Вся она поросла мелким и частым ельником, была завалена камнями, кое-где проблескивали темно в сером звездном свете озерки и болотца. Словом, вид был такой, ровно это была именно та долина, но до того, как великанское племя волшебников принялось расчищать долины страны вельхов.

Посчитав, однако, что возвращаться назад толку еще меньше, Бриан стал спускаться в долину. Путь его лежал поначалу по ровному пологому склону, а дальше нырял в ельник и вился там ужом. За поворотом ему вдруг открылся здоровенный камень, почти шар с полсажени в поперечнике. И едва Бриан миновал его, как услышал за спиной, что кто-то орет нечеловеческим голосом и даже не понять, что хочет выразить. Бриан чуть было бутыль не разбил от неожиданности — страх еще не успел прийти, должно быть захмелел пуще хозяина и заплутал в ельнике. Он обернулся и сейчас увидел, что из-за камня вышел на дорогу большой черный пес, полтора локтя в холке, косматый, как медведь. Вышел, повернул морду к Бриану, и тут-то незадачливый путник протрезвел, а с ним и его страх. Ибо глазищи у пса пылали огнем, едва не искры метали. Пес ощерился, разинул пасть и издал тот самый звук, что Бриан едва только услыхал. Орал он так, будто стряслась какая непоправимая беда, да только не у людей, а где-то глубоко в холмах — так померещилось Бриану. Да вот выглядел пес этот уж до того неприветливо, что Бриан поскорее бутыль пробкой дубовой заткнул — и как это мигом пальцы пробку на возу нашарили, а ведь бутыль эту он пил потому лишь, что затычку во хмелю найти никак не мог, — да вскочил в повозку сам и давай кобылу настегивать. А та и рада была, рванулась что было силы, поелику и сама не рада была такой дороге и такому попутчику.

Гнался ли пес за ними, нет ли — того Бриан не знает: уж больно неслись они. И скоро, а может, и не слишком скоро — не до счета было — въехали в такой густой туман, будто молоко в воздухе разлили. Здесь лишь Бриан решился обернуться: никакого пса позади не было, потому что если был бы, то зраки его и сквозь такой туман очень даже видны были бы. И пустил он кобылу шагом, а сам сидел и все в себя прийти не мог. И тут вдруг кобыла возьми и остановись. Он ее понукает, а она ни с места. Слез он тогда с повозки, пошел вперед… и чуть не сорвался с обрыва такого, что сердце к самому горлу подпрыгнуло! Ни много ни мало, а сотни полторы локтей под ним было, и склон, почитай, отвесный. Туман там, на дне, редел, и все было видно: и елочки кривые, и осоку не шибко густую, и валуны, и каменную осыпь. А туман полз из-за спины, откуда он пришел, и медленно так с обрыва изливался, заполняя низину.

Понял Бриан тогда, что нынче нет ему прямого пути до приюта, а окольный вовсе не туда завести может, и решил остаться на месте, потому что в мире духов, куда он ненароком угодил, порой на месте надо крепко стоять, чтобы попасть куда нужно, и наоборот — бежать что есть мочи, чтобы на прежнем месте остаться. И вот туман залил ту местность, что под ногами Бриана оказалась в полутораста локтях внизу, зато дали расчистились, звезды открылись, и он увидел, как прямо по туману, из ночного неба, идут к нему прекрасные собой люди в одеждах пурпурных, багряных и зеленых, а впереди всех дева в белом. Шли они, понятно, не к нему, а по своим делам и, возможно, его не видели вовсе, но с каждым шагом приближались, как будто каждый шаг у них был по десять саженей.

На всякий случай Бриан схоронился под повозкой, хотя, если б они захотели его увидеть, они бы его увидели без труда. Но у них были иные заботы, и лица их, прекрасные и ясные, полны были скорби. И эхом, откуда-то со дна туманного моря, донесся вновь крик черного пса с огневеющими глазами.

Так они и прошли мимо него, удалившись в туман, и лишь дева в белом платье с серебряным поясом и синем плаще с серебряной же вышивкой, с волосами цвета старинного светлого золота, обернулась и спросила:

— Ты ли это, Бриан Верцингеторис? И что ты здесь делаешь?

Бриану ничего не оставалось, как встать и ответить деве, чья кожа была бела, как зимний снег в миг перед рассветом, а щеки румяны, как последний закатный луч на зимнем снегу:

— Дорогой мне повстречался пес баргест. Я устрашился и чуть не грянулся с этакой вот кручи. А теперь жду, пока начнет светать. И как это вы умудряетесь ходить так по туману? А если в нем найдется невзначай прореха, вы же сорветесь вниз, и поминай как звали!

— Ты беспокоишься о нас, Бриан, и спасибо тебе за это, — улыбнулась ему дева. — Нет, нам не страшны разрывы в тумане. Значит, и ты видел баргеста. Тогда я должна рассказать тебе, зачем явился черный пес с огненным взглядом, иначе рассвет застанет тебя вовсе не там, где бы тебе хотелось.