Листья полыни - [13]

На сей раз человек во сне читал книгу. Книга лежала у него на коленях, а сам человек сидел в ладье на лавке. На колени он постелил чистую, вышитую по кайме тряпицу, будто бы ел хлеб, опасаясь случайно обронить хоть крошку, и книга покоилась на этой тряпице так, будто не из пергамента была, а из тончайшего горного хрусталя. Он водил по строкам длинным узловатым пальцем и шевелил губами, произнося про себя каждый звук, точно пробуя язык книги своим, не то смаковал его, не то осторожничал, боясь отравиться. Сам Зорко привык в последнее время читать книги единым махом, сразу схватывая взором целую страницу, цепким оком художника запоминая знаки, ровно образы, во всем их пестром взаимном расположении. Во сне он будто бы совсем недавно научился читать и вот теперь пробирался по книге, как по незнакомой густой чаще или изменчивой почве болота.

Сначала Зорко мало занимало то, о чем он во сне читает. Ему хотелось увидеть все вокруг. Но вокруг было море, встопорщившее волны, точно собака, еще не вздыбившая шерсть, но уже приподнявшая ее в знак предостережения, когда шерстинки из мягких и теплых превращаются в жесткие и недобрые. Ладья была сегванская. Солнце, прорвав предрассветную дымку, вставало из пучины красным, предвещая ветреный день. Сегваны убрали весла, и ладья резво бежала под парусом. Гребцы отдыхали, играли в кости и шахматы, некоторые дремали. Стряпали извечную морскую сегванскую еду — овес с селедками. Были на корабле еще вельхи, сольвенны, и один молодой и пригожий обликом аррант почивал, завернувшись в два одеяла из шерсти вельхских овец, прямо у ног Зорко. Вернее, у ног человека, которым стал Зорко во сне.

Ничего примечательного Зорко не обнаружил, к тому же человек, читавший книгу, редко отводил взгляд от буквиц. И Зорко, когда человек с преизрядным трепетом и тщанием перевернул тонкую страницу, заглянул мельком в книгу. Она вдруг показалась ему знакомой, где-то уже виденной. Особенно примечательной была разноцветная буквица, выведенная особым образом, на вельхский лад, да не совсем. Меж тем человек читал:

Баргест. Так зовут поморские вельхи одно волшебное существо, обитающее в холмах поодаль от морского побережья. Является оно по преимуществу ночами и имеет вид рогатого зверя с длинными когтями. Впрочем, как и почти все иные волшебные твари и духи, коими изобилует земля вельхов, баргест с легкостью меняет свой облик. Надобно сказать, что я не знаю никого, кто бы сам видывал баргеста рогатым и когтистым, но лишь слышал басни о том. И то не удивительно: инда не робкого десятка муж, приметив ночной порой силуэт рогатого чудища с длинными когтями, особенно по осени, на Охотничью луну, во тьме распадка или, напротив, глядя из распадка на склон холма в мертвенном свете луны, пожалуй, со всей возможною поспешностью устремится к обиталищам людей, нежели отправится навстречу оному чудищу. Если же кто и узрел баргеста в описанном обличье вблизи, те, полагаю я, навряд ли прорекут нам об этом, ибо является баргест в преддверии несчастия и смерти. Доподлинно неизвестно, находил ли кто гибель от когтей его или же рогов, но так ли страшны когти и рога в сравнении с тем ужасом, что испытывает душа при встрече с чудищем?

Однако же более свидетельств об облике баргеста описывают его как большого, угольно-черного и косматого весьма пса с огромными огневеющими зраками. Пес сей кричит не по-собачьи, но и не по-людски жутким голосом и прегромко, предвещая всяческие беды.

Число несчастий, постигших тех, кто видел сам баргеста в образе пса и с кем я сам говорил, тем не менее не столь велико, сколь можно было бы предположить. Нетрудно поведать такую историю о нем.

Бриан Верцингеторис из деревни Круаннах, что в трех днях пути через холмы на полдень и закат от Нок-Брана, возвращался домой с торгов в Глэсху, куда ездил покупать вяленую рыбу. Стоял месяц труден, и время Охотничьей Луны уже минуло, но край вельхов вступил в зиму, длящуюся до зимнего юла, когда на земле правит темный боярышник и холмы мрачны и пустынны, будто волшебный народ покинул их. Дорогой он повстречал знакомого, жившего близ Глэсху отдельным домом, и они, устроившись на опушке рябиновой рощицы, выпили изрядно пива. Когда же приятель Бриана отправился восвояси, солнце уже миновало половину пути от полудня до заката. Думается мне, что в иное время Бриан отправился бы ночевать назад в Глэсху, тем паче что пиво там лучшее в округе, а девушки самые красивые, или же провел бы ночь под кровом у этого самого приятеля, но пиво в Глэсху и в самом деле лучшее, и он продолжил свой путь, намереваясь, должно быть, к полуночи дойти до приюта, что выстроен на трети пути от Глэсху до Круаннах. Там никто не живет постоянно, но редка ночь, особенно перед торгами в Глэсху и после них, когда этот приют пустует. Временами там собиралось общество весьма приятное и любопытное, и великий певец вельхской земли Снерхус захаживал не раз туда, и стены приюта помнят голоса его и его арфы. По крайней мере так объяснил мне свои тогдашние намерения сам Бриан, и я не могу истолковать их яснее, зане и Бриан не помнит ясно, что вдруг взбрело ему на ум и не шепнул ли ему на ухо эту мысль кто-нибудь из малого народа.