Листая страницы сербской истории… - [68]
А потому и не кажется чем-то удивительным, что новые сербские власти также не всегда следовали «законной процедуре». По признанию современника – поэта, философа, дипломата Йована Дучича, – «у нас тогда была счастливая эпоха – никто не выступал против конституции, но и не особо-то взыскивалось за нарушение закона. До самой смерти Пашича, когда наступил закат той великой эпохи, случаи беззакония в нашей стране были нередки, однако оно никогда не становилось системой…»[93]
Его звёздный час
Итак, новый король Пётр Карагеоргиевич, по-иному, чем Обреновичи, смотревший на сербские национальные приоритеты, был готов для их обеспечения связать судьбу страны с Радикальной партией. Внутренний консенсус, как уже говорилось, был достигнут. В июне 1903 г. Народная скупщина приняла конституцию, практически повторявшую основные положения «радикального» Устава 1888 г. Монарх обязался уважать конституционный строй и правил в согласии с парламентом все отпущенные Сербии мирные годы.
Вполне естественно, что 1903 г. не мог не стать водоразделом и в её международной политике. Устранив австрофилов Обреновичей и добившись «демократизации» внутреннего порядка, новым властям предстояло «переложить руль» и заняться делами национальными – чем реанимировалась «прадедовская задача сербского освобождения и объединения»[94], оказавшаяся на время в тени. Её решение стало основным смыслом всей политической деятельности Радикальной партии и её лидера Николы Пашича.
О «смене вех» высказался и сам Пашич в разговоре с влиятельным радикальным ветераном, священником Миланом Джуричем вскоре после переворота. «Вот, Никола, мы завершили все дела – завоевали свободу, гарантировали влияние Народной скупщине, посадили на престол короля Петра. А сейчас мы можем отойти в сторону и провести остаток жизни на покое», – подводил итог борьбе с Обреновичами поп Джурич. «Э, нет, – последовал ответ, – всё, что мы сделали, само по себе еще ничего не значит. Это только предпосылка для нашего самого главного и грандиозного дела – национального освобождения и объединения. И теперь мы должны целиком посвятить себя ему»[95]. Такой «поворот» был сделан, а значит – приоритетами в государственной политике становились задачи внешнеполитического, психологического и технического обеспечения сербских национальных амбиций; подготовки страны к маячившим пока в отдалении решающим событиям. А в том, что они грядут, сомнений у Пашича не было никогда.
Важнейшим же внутренним смыслом «поворота» оказался решительный переход к русофильству в политике, что органично корреспондировало с её новой национальной парадигмой. Ещё в далёком 1887 г. в письме соратнику Пашич расставил все нужные акценты: «Боснию и Герцеговину, а также другие сербские земли в Австро-Венгрии мы не сможем вернуть самостоятельно, т. е. без помощи России, но Македонию мы в состоянии спасти для Сербии и без военного содействия России»[96]. В конечном итоге всё так и случилось…
Приход к власти в Сербии пророссийски ориентированных элементов не мог не привести к ухудшению её отношений с Австро-Венгрией, которая крупно обманулась, сделав ставку на лояльность короля Петра, не игравшего заметной политической роли. И уже в сентябре 1903 г. посланник Константин Думба констатировал в одном из донесений, что ситуация в сербско-австрийских отношениях «настолько плоха, насколько это вообще может быть»[97]. Ошибался австрийский дипломат: в 1906 г. отношения еще больше испортились. Новым яблоком раздора стал заказ на артиллерийские орудия, который Белград разместил во Франции, а не (как всегда ранее) в Чехии. Пытаясь удержать Сербию под контролем, Австро-Венгрия оказывала на неё сильнейшее давление с целью обеспечить лакомым сербским заказом собственные заводы, угрожая при негативном ответе закрытием границы. Пашич – глава кабинета, инициировавшего вопрос о закупке пушек, – без колебаний ответил отказом, хотя и сознавал, что такое решение грозит стране таможенной войной. Парламентская оппозиция, из опасения закрытия границы, требовала от радикального правительства уступок, но их не последовало. Отдать заказ на вооружение Вене значило для сербского премьера лишь одно – стать её заложником. И он был оставлен французам с передачей фирме «Шнейдер-Крезо». Австро-Венгрия закрыла границу с Сербией. Началась таможенная («Свиная») война, длившаяся вплоть до 1911 г.
Вене, однако, не удалось заставить Белград капитулировать, в чём сказались преимущества его новой внешнеполитической ориентации. Ведь, привязав «маленький сербский плот (как тогда говорили) к огромному русскому кораблю», Никола Пашич сумел тем самым подтянуть его и к могучей эскадре под именем «Антанта».
С помощью Франции была модернизирована пищевая промышленность – основа экономики страны. Возводились бойни, холодильники, консервные заводы. Свой скот сербы начали сбывать не в живом (как раньше в Австро-Венгрию), а в готовом виде. И покупатели нашлись. Сербской тушёнкой, к примеру, снабжались британские базы в Египте и на Мальте, даже Германия допустила её на свой рынок. Соответственно, убытки Сербии оказались во много раз меньше, чем полагали внутренние и внешние оппоненты. Она в значительной степени освободилась от экономической зависимости от Австро-Венгрии, куда теперь вывозила лишь 30 % своего экспорта, в отличие от 80–90 % в «предвоенные» годы.
