— Как прекрасен, как мужествен покойник… — вздохнула Марта, показывая на открытый еще гроб. Наверное, так оно и было.
Полагаем, Пент Саксакульм, вернее Эн. Эл. на траурной церемонии не присутствовал, во всяком случае возле часовни его не видели; но если бы он там был, то со стыдом вспомнил бы кое-что из сказанного о Фуроре прежде. И ему было бы больно смотреть на пятерых светлоголовых детишек и па их очень тихую и беспомощную мать с несколько кукольным личиком, которая пыталась вымученно улыбнуться сквозь слезы. Право же, ничего похожего на полотно Дикса.
Доктор Моориц, конечно, пришел на кладбище. Можно представить себе, с каким чувством он смотрел на мать и детей, поскольку ведь он тоже косвенно виноват в случившемся.
Однако оставим кладбище, оставим вещи (совершенно нетипичные для современной больницы), которые мы все равно не в силах изменить. «Жизнь должна продолжаться!» — как сказал рыжеусый гражданский распорядитель похорон, смахивавший на лису, весьма красноречивый человек с хорошими актерскими задатками. Впрочем, во взгляде распорядителя едва ли были та посвященность, которую юный Эн. Эл. напрасно искал у его церковного коллеги.
Жизнь и впрямь продолжается, что, пожалуй, подтверждают сморчки в больничном парке, потому что вопреки всем невзгодам им удалось широко рассеять свои пылеобразные споры.
Что же еще? Ах да — сюрреалист Якоб. До нас дошло, что однажды вечером, ближе к ночи, он пребывал в растрепанных чувствах.
Ящик со световыми картинками — телевизор в храме Нептуна, которому вот-вот стукнет четверть века — заслуживал всяческого уважения; вполне возможно, в канун своего юбилея он даже принял повышенные обязательства. Что касается звука, претензий быть не могло — он вопил как зарезанный, но с изображением дело обстояло много хуже: правда, подчас возникала легкая синеватая рябь, унося мысли в соответствии с местоположением на морские просторы, однако кто бы ни появлялся на экране, все были на одно лицо, впрочем, порой смахивающее на человеческое… Так что Якоб и впрямь не знал, друг ли это его Леопольд или нет выступал в тот поздний час, призывая с трибуны всех химиков к новым достижениям. Кажется нет, ведь Леопольд значительно интеллигентней и, что еще важнее — человечнее. Но где же он тогда? Якоб слышал лишь, что тот унес ноги из «духовной академии». Куда? И встретятся ли они когда-нибудь? Сколько еще тем, предметов и вопросов ждало их обсуждения…
Якоб вздохнул.
Якоб вышел во двор подышать свежим воздухом.
Небо было чистое. Где-то, как обычно, гукнул одинокий печальный тепловоз. Якоб поднял разноцветные глаза в бесконечную небесную ширь.
Раздраженно посмотрел он
на Медведицу Большую,
что парит в безмолвье неба,
будто нас не замечая.
Храм Нептуна, сотворяя
энтропии и негэнтропии
важные процессы скопом,
Cбрасывал в залив открытый
мутноватую водичку
с духом не совсем приятным.
Якоб обошел вкруг дома,
обошел совсем как Атлас,
на плечах своих несущий
ношу страшную — весь мир наш,
мельтешащий и шумящий.
А затем он молвил смело,
кажется, себе под нос лишь.
— Склеил Мёбиус пространство
без конца и без начала.
Ну, а что о человеке
он, умнейший, мог сказать бы?
Я же, право, тут сникаю.
Вперил взор он в свод небесный,
Словно манны ожидая…
Но ничто во всем пространстве
универсума большого,
хоть в запасе было время,
не откликнулось, молчало,
точно в рот воды набравши.
Тут наш Якоб звездам гордо
показал язык, подумав:
оставайтесь над двором вы,
путь свой зряшный совершая,
я ж пойду к себе в каморку,
выпью чаю с бутербродом.
Что и сделал с чистым сердцем.
