Лиссабонские любовники - [5]

Антуан ничего не ответил. Он употребил всю свою волю на то, чтобы не сомкнуть свои длинные и жесткие пальцы вокруг хрупкой шеи. Он резко убрал руку и встал.

– Пойдем погуляем вместе? – спросил Жозе. – Да, погуляем?

– Я хочу, чтобы все оставили меня в покое, – сказал Антуан.

Мария, напевая, убирала со стола. Зачем пытаться понять мужчин?

Когда наступал вечер, Антуан из всех кафе, где можно было услышать душераздирающий стон португальских народных песен «фадо», предпочитал один подвальчик, расположенный в окрестностях торгового порта. Там стоял густой дым, водка из сахарного тростника была без примесей, гитары играли превосходно. И был там один больной чахоткой певец, который, казалось, в своих песнях заранее оплакивал собственную смерть.

Антуан заставил его работать изо всех сил. Потом он дал ему купюру Английского банка, которую получил днем.

Как только Кэтлин Динвер оказалась в своем номере, она легла и заснула.

Переезд был изнурительным: неспокойное море, вынужденная теснота да еще эта ненавязчивая, но оттого еще более обременительная забота о ее персоне.

Когда она проснулась, то сначала просто не поняла, где находится. Однако смена обстановки, вместо того чтобы испугать ее, впервые за много недель внесла в ее состояние какое-то ощущение покоя.

Не надо было больше следить за выражением собственного лица, за модуляцией собственного голоса… Ускользнуть от любопытства, от жалости… Принадлежать только себе и своим мыслям, какими бы они ни были… И развеивать их среди стен, исторических памятников, пейзажей и незнакомых людей.

Принимая ванну, Кэтлин подумала, что вот сейчас она смывает все, что с ней произошло до этого момента. Она вышла из воды с таким ощущением, словно там, на дне ванны, и в самом деле осталась какая-то смола.

Она оделась почти как придется, совершенно не заботясь о том, какое она произведет впечатление. Но тело ее было так хорошо сложено и все его движения отличались такой простотой, что любая одежда обретала на ней какую-то грациозность. Нечто подобное можно было сказать и о ее лице, если бы не слишком интенсивный, почти лихорадочный блеск в зеленых глазах. Впрочем, это только усиливало их очарование.

– Сейчас не слишком позднее время для ужина? – не без робости спросила Кэтлин у горничной.

Она ничего не знала о Португалии, как, кстати, и ни о какой другой стране, кроме той, откуда она приехала.

– В десять часов, мадам! Но здесь сейчас только начинают, – ответила горничная.

Ответ показался Кэтлин чудесным. Она входила в некий совсем новый порядок, где не было никаких оков.

Ресторан был выполнен в помпезном стиле начала этого века: колонны, пилястры, огибавший весь потолок орнамент, зеленые растения и тяжелые люстры. В глубине огромного, отделанного под мрамор бельэтажа играл оркестр. Кэтлин выбрала стол рядом с колонной. Она испытывала какое-то странное, почти детское чувство неловкости, сравнимое по своему очарованию с тем чувством, которое она испытывала во времена, когда она была юной девушкой, только-только начинавшей бывать на людях. Чувство неловкости, которое имело в своей основе удивление и свежесть восприятия.

– Дайте мне только национальные блюда, – сказала Кэтлин метрдотелю. – Выберите сами. Я же их не знаю. Нет, прошу вас, объяснять мне ничего не надо.

Кэтлин почувствовала, с недоверием, что, произнося все это, она улыбается. Она продолжала улыбаться и тогда, когда ела подаваемые ей блюда. Для нее было почти неважно, какой у них вкус. Важно было другое, вкус возвращения к жизни, вот эта возможность расслабиться…

Внезапно она испытала нечто вроде паники. К ней шла высокая, очень элегантная брюнетка.

– Кэтлин, дорогая, и как вам не стыдно, одна, совсем одна в этом бедном маленьком уголке! – воскликнула эта женщина. – Я случайно увидела ваше имя в реестре и везде ищу вас. Но что за мысль не зайти сначала в бар и не выпить там, как все, коктейль.

– Я не… я не знала, Мэйзи, – произнесла Кэтлин, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос не задрожал.

– Да, дорогая, мы с Питером с незапамятных времен проводим здесь половину года! И не послать хотя бы коротенькую телеграмму, чтобы сообщить нам о своем приезде… Но я на вас не сержусь. Ни капельки. Такое несчастье… Есть от чего потерять голову.

– Значит, вы знаете? – прошептала Кэтлин.

– Еще бы, моя дорогая, лондонские газеты приходят сюда в тот же вечер.

Губы Мэйзи Диксон морщились от сдерживаемого, но тем не менее хищного и жестокого любопытства.

– А это ужасное расследование, бедняжка моя, какой позор! – воскликнула она. – Как они могли подвергнуть вас этому! Как будто недостаточно самого этого несчастного случая, из-за которого погиб ваш муж, чтобы оставить вас в покое! С этими социалистами в Англии совсем невозможно жить. Как хорошо, что вы надумали приехать сюда.

Мэйзи Диксон перевела дыхание и, не дав Кэтлин возможности что-либо сказать, продолжила:

– У нас в Лиссабоне прелестное общество. Питер живет на своих виноградниках в Порто, но зато Арчи, чемпион по поло, здесь, и старая Вини тоже здесь; вы знаете, она такая злая, но такая забавная. И потом португальцы, в массе, прямо не знают, что для вас сделать. Вас окружат, дорогая, вас развлекут. Этот несчастный случай, такой ужасный, и эти животные из Скотланд Ярда, которые вас так измучили! Но никто, никто не на секунду не подумал… Какой абсурд! Какая наглость! Нужно забыть все это. Идите скорее за наш стол. Про этот ужас вы расскажете мне в другой раз. Пойдемте, дорогая.