На улице Антуан разговаривал скорее с собой, чем с Янки Жозе.
– Мне уже надоела эта страна, где каждый месяц нужно отмечаться в полиции. Я покрылся прямо какой-то коростой. Все. Ближайшее грузовое судно на Венесуэлу будет моим.
– А меня возьмешь? – спросил Жозе.
– Я тебе говорю, что хочу отодрать от себя коросту, – проворчал он.
В этот момент Кэтлин вышла из здания и направилась к ожидавшему ее такси. Антуан проводил ее взглядом.
– Ты знаешь ее? – спросил Жозе.
– Это та, чокнутая с фунтом, – сказал Антуан.
Такси медленно тронулось. Янки Жозе прыгнул на задний бампер, и машина увезла его.
Чахоточный певец спустился со сцены и в ожидании своего следующего выхода пошел и сел рядом с Антуаном. Перед Антуаном стояла полная рюмка багассеры. Чахоточник залпом выпил ее. Антуан заказал еще одну рюмку, но не притронулся к ней.
Чахоточник показал листок бумаги, исписанный его трясущимся почерком.
– Вот слова «фадо», которую ты любишь, – сказал он.
– Покажи мне, как их правильно произносить, – попросил Антуан.
В этот момент запела невероятно тучная старая женщина, у которой был ангельский голос. Они послушали ее, потом чахоточник дал Антуану урок фонетики. Он часто кашлял. Тогда он говорил, качая головой:
– Этот подвал… этот дым…
И выпивал глоток багассеры.
Гитары тихонько играли португальские мелодии, монотонные, меланхоличные и выдержанные, как волшебное зелье. Сидевшие в погребке мужчины были все одеты в темные одежды. Они сидели и о чем-то тихо разговаривали. А когда певцы начинали петь, в помещении воцарялась полная тишина.
– Я хочу побыть один, – сказал Антуан.
Его раздражало запыхавшееся дыхание чахоточника. «Ведь на сцене же он удерживается и дышит нормально», – подумал Антуан. Чахоточник пошел к другому столу.
Антуан приблизил к глазам текст «фадо» – свет в подвальчике был слабым – и стал повторять про себя интонации, которые он только что выучил. Делал он это очень старательно. Его губы беззвучно шевелились.
За этим-то занятием его и застал Янки Жозе. На Янки была рубашка и широкие штаны, на ногах у него были туфли, и он казался каким-то чересчур возбужденным.
– Тонио, Тонио, – прошептал он, – ты знаешь, иностранка, вот, я ее не оставил. Вместо того, чтобы вернуться в «Эсторил», она побывала со мной во всех местах.
– Она чокнутая, я знаю это, – проворчал Антуан.
– Она здесь, – прошептал Жозе.
– Здесь? – удивился Антуан.
– Я подумал, что хорошо бы тебя найти, – прошептал Жозе. – Если быть вместе, то никто ничего не скажет. С тобой, представляешь!
Челюсти Антуана приняли новое очертание, нехорошее очертание. Янки посмотрел Антуану прямо в глаза, как настоящий мужчина. Он спросил:
– Ты что, хочешь помешать мне заработать мой хлеб?
Антуан никогда так не поступал, даже с врагом.
– Буэно, – проворчал он.
Жозе выбежал на улицу, а Антуан с яростью подумал о Венесуэле, где у него не будет никакой обузы, не будет даже дружбы с ребенком.
Он услышал издалека, потому что все его органы чувств были напряжены, растревожены, легкий шаг и трепет юбки. Он ощутил молчаливое удивление и безмолвное неодобрение со стороны окружавших его людей.
И Антуан разделял это их чувство.
«У меня не найдется для нее ни единого слова, – сказал себе он. – Она платит Жозе, вот пусть он ее и развлекает».
Антуану не пришлось демонстрировать свое яростное желание остаться наедине с самим собой. Кэтлин села почти с нематериальной легкостью и больше не шевелилась.
Эти фрукты, эти цветы, эта рыба, эти улицы с грязными стенами, это бегство, эта безопасность, а теперь вот эти песни…
Антуан был решительно настроен не уделять ни малейшего внимания молодой женщине, но как раз потому, что она казалась способной сделать свое присутствие незаметным, оно ощущалось им крайне остро. Ее сосредоточенность удивляла его и вызывала в нем глухую тревогу. Но каковы бы ни были его ощущения, время от времени Антуан украдкой смотрел на Кэтлин. Она слушала, как в трансе. У нее, с ее вертикально вытянутой длинной, белой и тонкой шеей, был вид совсем юной девушки. Иногда в ее глазах вдруг возникала зеленая искорка света, и тогда они становились похожими на светлячков.
Старая тучная женщина с ангельским голосом снова поднялась на сцену.
Обычно, когда Антуан слушал песни, которые повторялись, ему не удавалось обрести первоначального ощущения. Восприятие оказывалось как бы притуплённым. А на этот раз оно было и более живым, и более обширным, и более острым. У Антуана было такое впечатление, что ему дают что-то очень хорошее, что он теперь будет кому-то должен.
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, он откровенно повернулся к Кэтлин. И увидел, что она сидит неподвижно и плачет со счастливым лицом.
Старая тучная женщина покинула сцену, волоча по пыльному полу бахрому своей необъятной пыльной шали.
– Она никогда так хорошо не пела, – сказал Антуан Кэтлин самым естественным образом.
Кэтлин ответила так же просто:
– Это похоже на чудесные плачи по умершим в Ирландии.
– Вы оттуда родом? – спросил Антуан с внезапным и настойчивым интересом.
– Я оттуда очень рано уехала, – ответила Кэтлин.
Вокруг них наступила мертвая тишина. Но Антуан не заметил этого. Ему хотелось продолжать говорить.
