Лишь краткий миг земной мы все прекрасны - [39]

Мы ехали вдоль реки Коннектикут, когда опустилась ночь, над дубами взошла луна, их вершины укутал туман — осень выдалась необычно теплой. Справа от нас бурлила и пенилась река. Время от времени, когда дождя нет две, а то и три недели, из глубины всплывает утопленник, на поверхности показывается неестественно белая плоть, и те, кто приехал с семьей на пикник у реки, замирают, дети начинают шептаться, потом кто-нибудь вскрикнет и станет причитать, а кто-то другой позвонит в службу спасения. Иногда тревога бывает ложной: то по течению плывет холодильник, настолько ржавый, что выглядит как загорелое лицо, то рыба, зачем-то решившая всплыть брюхом вверх, тревожит радужную гладь ночной реки.

В нашем городе я побывал во всех районах, о которых ты и знать не знала, пока работала, а там творились разные дела. Такого даже Тревор в своей жизни не видел, хотя он жил на берегу реки, где обосновались белые, — по тому берегу мы ехали в тот вечер. Я видел огни на Эсайлом-авеню[43], где когда-то стоял настоящий приют (на самом деле это была школа для глухих); он сгорел в тысяча восемьсот каком-то году, а почему — никто не знает до сих пор. На этой улице жил мой друг Сид, его семья переехала из Индии в девяносто пятом. Мать Сида работала учительницей в Нью-Дели, а в Америке ходила по домам на распухших от диабета ногах, продавала ножи и зарабатывала девяносто семь долларов в неделю наличными. Там жили братья Канино; их отца упекли за решетку чуть ли не на два пожизненных срока за то, что он превысил скорость на восемь километров в час прямо перед носом у сотрудника полиции штата. И еще за то, что под пассажирским сиденьем его машины нашли двадцать пакетов с героином и пистолет. И тем не менее. А еще там жила Марин. Каждый день она тратила сорок пять минут на дорогу до города Фармингтон, где работала в магазине, туда она добиралась на автобусе. Марин носила золотые серьги и цепи, а ее высокие каблуки стучали, как медленные нарочитые аплодисменты, когда она приходила в угловой магазин за сигаретами и острыми чипсами. Ее кадык дергался при ходьбе, а тем, кто называл ее пидором или трансвеститом, она показывала средний палец. Прохожие, крепко держа своих дочерей или сыновей за руки, говорили ей: «Я убью тебя, сука! Урою! Ты сдохнешь от СПИДа. Не спи сегодня ночью. Не вздумай спать. Не спи».

Мы проехали мимо многоквартирного дома на Нью-Британ-авеню, где прожили с тобой три года. В этом доме я катался на своем четырехколесном розовом велосипеде, чтобы соседские дети не побили меня за то, что мне нравится розовый цвет. Я раз сто за день проезжал туда-сюда по коридору, и когда натыкался на стену с одной или другой стороны, звенел колокольчик на руле. В конце коридора жил мистер Карлтон, каждый день он орал на меня: «Ты кто такой? Что ты тут забыл? Ты не моя дочь! Нет, ты не Дестини. Кто ты?» Того дома больше нет; землю выкупили волонтеры из ИМКА. Даже парковки не осталось; там, правда, и так никто не парковался, потому что ни у кого не было машин. На стоянке росли метровые стебли конопли, а теперь и их нет: все разровняли бульдозером, разбили парк и поставили пугала из манекенов, которые за ненадобностью выбросили из спортивного магазина. Целые семьи плавали и играли в гандбол там, где когда-то спали мы. Посетители плавают баттерфляем в том месте, где один в своей постели умер мистер Карлтон. Несколько недель никто ни о чем не подозревал, пока однажды по этажу не потянулась сильнейшая вонь, и вооруженные штурмовики (не знаю, почему именно они) не выломали дверь в его квартиру. Целый месяц вещи мистера Карлтона простояли на улице в железном контейнере для мусора, и оттуда под дождем выглядывала голова деревянной лошадки с языком наружу.

Мы с Тревором ехали по Черч-стрит, где у сестры Большого Джо случилась передозировка, потом мимо парковки за магазином Mega XXXLove Depot, где передоз был у Саши, мимо парка, в котором Джейк и Би-Раб перебрали наркоты. Би-Раб выжил, но несколько лет спустя его уличили в краже ноутбуков из Тринити-колледжа[44] и посадили на четыре года без права досрочного освобождения. Это был тяжелый удар, особенно для белого парня из пригорода. В том районе жил Начо. Он потерял правую ногу на войне в Персидском заливе; по выходным его можно было найти в автомастерской «Мэйбелл»; лежа на скейтборде, он чинил машины, стоявшие на подъемном механизме. Как-то раз в страшную метель Начо достал из кузова «ниссана», припаркованного позади магазина, покрасневшего от плача ребенка. Начо уронил костыли и на обеих руках баюкал малыша, и воздух поддержал его — впервые за много лет. Снег все кружил, потом поднимался с земли яркими вихрями, и в тот благословенный час все жители города забыли, почему так хотели уехать отсюда.

На Франклин-стрит есть пекарня «Моццикато», где я впервые попробовал канноли[45]. Где ничто из того, что я знал, никогда не умирало. Одним летним вечером я сидел у окна на пятом этаже нашего дома, воздух был теплый и сладковатый, как сейчас, раздавались тихие голоса влюбленных, их кеды и кроссовки натыкались друг на друга на пожарной лестнице, пока парочки учились говорить телами на другом языке; было слышно, как чиркают спичкой или зажигалкой в форме пистолета калибром 9 мм или сорок пятого кольта. Вот как мы превратили смерть в шутку, уменьшили огонь до размеров дождевой капли из мультфильма, втянули его через кончик сигареты, как выдумку. Потому что как ни крути, а река поднимается здесь. Она выходит из берегов, забирая все на своем пути, и, как обычно, показывает, чего мы лишились.