Лишь - [70]
Он вытирается и накидывает серый клетчатый халат, зная, что, кроме мятого льняного костюма, который он носил еще в Индии, надеть ему нечего. Посылка покоится на столе, но он так вымотался, что хочет отложить ее на потом. И все-таки со вздохом открывает; внутри в нескольких слоях упаковочной бумаги с рождественским узором – и как это он позабыл, что оставил им свой японский адрес? – лежит белая льняная рубашка и серый, как туча, костюм.
Последнее испытание – арендовать машину и доехать до ресторана, примостившегося на склоне холма в пригороде Киото. Все проходит куда более гладко, чем он ожидал; в прокате к его международным правам, которые самому ему кажутся дешевой подделкой, относятся со всей серьезностью и делают столько ксерокопий, будто собираются раздавать их как сувениры. Его провожают к авто, маленькому, бледному и без фантазии, как больничный десерт, он открывает дверцу и не обнаруживает там руля, его провожают к другой дверце, и он весело думает: «Ой, у них тут, похоже, левостороннее движение!» Ему это даже в голову не приходило; может, таким, как он, не стоит выдавать международные права? Но он свое уже отстрадал – в Индии. Надо просто делать все наоборот. В зеркальном отражении. Все равно что набирать текст для печатного станка.
Инструкции, как добраться до места, таинственны, словно шпионское послание или записка любовника, – «Встречаемся у Моста лунной переправы», – но вера его крепка; он садится за руль блестящего белого тостера и, следуя превосходным дорожным указателям, покидает Киото ради холмистой провинции. С навигатором ему повезло чуть меньше: отдав парочку суровых команд, он упивается властью и начинает барахлить, а потом и вовсе выходит из строя, перемещая Артура Лишь в воды Японского моря. Также его немного напрягает загадочная коробочка на лобовом стекле, но вскоре ее предназначение становится ясно: у въезда на платную дорогу она возмущенно взвизгивает, почти как его бабушка при виде разбитого фарфора. Лишь прилежно платит служащему в будке и, решив, что коробочка довольна, едет дальше, мимо холмов и реки, возникшей, как по волшебству. Но пасторальная сцена недолговечна: у следующей будки коробочка снова визжит. Видно, бранит его за отсутствие электронного пропуска. Но что, если она узнала и про другие его провинности? Как в начальной школе он выдумывал церемонии для доклада о религиях Исландии? Как воровал в магазинах крем от прыщей в старших классах? Про его чудовищные измены? Про то, что он «плохой гей»? И плохой писатель? Про то, как он позволил Фредди Пелу уйти из его жизни? Визжит-визжит-визжит в поистине греческом гневе. Гарпия, ниспосланная ему в наказание.
«Съезжайте на следующем повороте». Навигатор, этот спившийся капитан, проснулся и снова отдает команды. Как пар от мокрой одежды, развешенной у огня, над темно-зеленым покровом гор клубится туман. Среди тростников петляет свинцовая река. У дороги примостился белый бочонок – должно быть, реклама местной фабрики саке. Какие-то фермеры поставили табличку на английском: «Ресурсосберегающее земледелие». Лишь опускает стекло и вдыхает изумрудный бриз травы, и дождя, и земли. Из-за поворота показываются белые туристические автобусы, припаркованные на берегу, с торчащими, как рога у гусениц, боковыми зеркалами; перед автобусами шеренгой выстроились пенсионеры в прозрачных дождевиках с фотоаппаратами. Штук пятнадцать домишек с поросшими мхом тростниковыми крышами разбросаны у подножия окутанных туманом гор. К ним через реку ведет мост с каменными и деревянными опорами; обгоняя съежившихся под дождем пешеходов, Лишь едет на тот берег. Должно быть, отсюда его на лодке повезут в ресторан. Припарковавшись (и выслушав визгливое напоминание гарпии), он обводит взглядом горстку туристов на причале и среди них – хотя лицо ее закрыто прозрачным зонтиком – узнает свою мать.
«Артур! Привет, малыш. А я вот устроила себе небольшой отпуск, – наверняка скажет она. – Ты тут не голодаешь?»
Мать поднимает зонтик чуть выше; его прозрачная перепонка больше не размывает ее черты, и она оказывается японской женщиной с платком его матери на голове. Оранжевым в белых морских гребешках. Как он попал сюда из могилы? Впрочем, нет, не из могилы; из делавэрского центра Армии спасения, куда они с сестрой отдали мамины вещи. Все делалось в такой спешке. Сначала опухоль росла очень медленно, а потом очень быстро, как чудовище из кошмара, а потом он уже стоял в черном костюме и беседовал с теткой. И краешком глаза видел платок на деревянном крючке для одежды. В руках он держал кесадилью; как всякий неверующий БАСП[135], он понятия не имел, что делать со смертью. Пылающие ладьи викингов, и погребальные обряды кельтов, и бурные поминки ирландцев, и молитвы пуритан, и гимны унитариев – две тысячи лет традиций, а он все равно остался ни с чем. Как-то так вышло, что от этого наследия он отрекся. Поэтому Фредди, который давно оплакал собственных родителей, взял все хлопоты на себя, и, когда Лишь, пьяный от банальностей и чистого ужаса, приковылял из церкви, его ждал готовый мексиканский пир. Фредди даже нанял человека, который принял у него плащ. А сам все время молча стоял у Лишь за спиной – в том самом пиджаке, который Лишь купил для него в Париже, – касаясь ладонью его левой лопатки, будто подпирая картонный манекен на ветру. Один за другим подходили люди и говорили, что его мать обрела покой. Ее подруги: седые, с причудливыми укладками и завивками, экспонаты на цветочном шоу.
