Лишь - [72]

– Да, знаю! – отзывается Лишь, подползая к двери. – Сакура еще не зацвела.

Покашливание.

– Да, но это еще не все… Мы так сожалеем. Этой двери четыреста лет, и ее заклинило. Мы пытались. – Долгая пауза. – Но открыть ее невозможно.

– Невозможно?

– Мы так сожалеем.

– Постойте, давайте-ка подумаем…

– Мы испробовали все.

– Меня что, здесь замуровали?

Перешептывание по-японски, затем снова мужской голос, приглушенный дверью.

– Мистер Лишь, у нас появилась идея.

– Я весь внимание.

Покашливание.

– Вы должны сломать стену.

Лишь окидывает взглядом обтянутый бумагой решетчатый каркас. С таким же успехом могли бы предложить ему выпрыгнуть из космической капсулы.

– Я не могу.

– Ее очень легко починить. Попробуйте, мистер Лишь. Пожалуйста.

Он чувствует себя старым; ему одиноко; куда все утопали? В саду: стайка крохотных птиц, точно косяк рыбок, снует туда-сюда перед его окном, будто это стенка аквариума (в котором находится он сам), а потом вдруг разом, стремительно, уносится на восток, только одна запоздалая птичка (ибо жизнь – комедия) барахтается в воздухе, пытаясь за ними поспеть.

– Мистер Лишь, ну пожалуйста…

Самый храбрый человек из всех, кого я знаю, отвечает:

– Я не могу.

Не так давно около семи утра вашему рассказчику явился образ Артура Лишь.

Меня разбудила комариха, которая, надо отдать ей должное, сумела преодолеть полосу препятствий из курящихся спиралей, работающих вентиляторов и сбрызнутого инсектицидом москитного полога, чтобы угнездиться у меня в ухе. Я благодарю ее по десять раз на дню. Не будь она (а людей кусают только самки) столь искусной лазутчицей, я, думаю, ничего бы так и не понял. Как часто судьба зависит от случайностей! Эта комариха: она отдала за меня жизнь; я мигом прихлопнул ее ладонью. За окном мерно рокотал Тихий океан; ему вторил спящий рядом со мной мужчина.

Светало. Приехали мы затемно, а теперь мрак рассеивался. Домик стоял посреди океана, точно сцена, вынесенная в середину зала, и из каждого окна открывался вид на лагуну. Я долго смотрел, как небо и море примеряют всё новые краски: ирис и миртовый лист, сапфир и нефрит – а потом вдруг повсюду разлился знакомый оттенок синего. И тогда я понял, что больше никогда не увижусь с Артуром Лишь.

Не увижусь, как виделся прежде; все эти вальяжно тянувшиеся годы. Мне будто сообщили о его смерти. Сколько раз покидал я его жилище, притворяя за собой дверь, а теперь – необдуманно – взял и захлопнул ее. Вышел замуж… Вот идиот. Повсюду тот самый лишьнианский синий. Конечно, мы будем пересекаться – на улице, на вечеринках, может, даже заскочим в бар. Но это будут встречи с тенью. Артур Лишь. Только ты. Я падал с большой высоты. Воздух закончился. Мир сомкнулся вокруг пустоты. Сам того не сознавая, я думал, что он будет ждать меня вечно в своей белой постели. Сам того не сознавая, я в этом нуждался. Так мы верим, что памятник, или камень, или кипарис, по которому мы находим дорогу домой, всегда будет на месте. Чтобы мы не заблудились. Но неизбежно наступит момент, когда мы придем, а его уже нет. И мы поймем, что считали, будто мы одни способны меняться, будто мы – единственная в мире переменная; будто все предметы и люди в нашей жизни существуют только для нашего удовольствия, как фигурки в игре, а потому не могут двигаться по собственной воле; будто их пришпилило к месту нашей потребностью в них, нашей любовью. До чего же глупо. Постель Артура Лишь пустует, он путешествует вокруг света – и где его теперь искать? Он для меня потерян. Меня затрясло. Как же давно была та вечеринка, куда он пришел, как заблудившийся турист… Сама невинность. С минуту я наблюдал за ним, а потом отец меня представил: «Артур, помнишь моего сына, Фредди?»

Я долго сидел в постели, дрожа как осиновый лист, хотя на Таити было тепло. Меня трясло, колотило; полагаю, у меня случилась какая-то там атака. Сзади доносились шорохи, а потом – тишина.

Спустя какое-то время Том, мой новоиспеченный муж, который любил меня и все уже понял, сказал:

– Как бы мне хотелось, чтобы ты сейчас не плакал.

И вот он стоит в бумажной комнате, наш смелый протагонист. Стоит не шелохнется, руки сжаты в кулаки. Кто знает, какие мысли роятся в голове этого чудака? От звуков остались одни отголоски: птичий щебет, шелест ветра, журчание воды доносятся будто с другого конца туннеля. Он отрывает взгляд от старинного окна и поворачивается к стене. Вот она – та самая дверь. Только ведет она не в сад, а из него. Бумага да палки. Любой другой проломит одним ударом. Сколько ей лет? Доводилось ли ей видеть снежинки? После стольких абсурдностей поистине верх абсурда – бояться бумажной стены. Он касается грубой поверхности рукой. Выходит солнце, прочерчивая на бумаге тени ветвей. Может, это ветви шелковой акации из его детства? Но туда уже не вернуться. Как и на пляж Сан-Франциско в теплый октябрьский день. Как и в его спальню, к прощальному поцелую. Все в этой комнате есть отражение, но перед ним – пустая белая стена будущего, на которой может быть начертано что угодно. Наверняка туда уже вписали какое-нибудь новое фиаско, свежий конфуз. Очередную ловушку для Артура Лишь. Так зачем же туда идти? И все же кто знает: быть может, за этой стеной его ждут чудеса? Представьте, как он заносит над головой кулаки и – теперь уже с нескрываемым наслаждением, в экзальтации, безумно хохоча – обрушивает их на стену. Раздается оглушительный треск…