Лишь - [69]

– Ты был красавчиком.

– Но ты не можешь по-настоящему представить, каким я был до сорока с гаком.

– Могу, конечно.

– Ты можешь что-то там себе навоображать. Но по-настоящему представить не можешь. Не можешь вернуться во времени дальше, чем сорок с лишним. Это против законов физики.

– Что-то ты перевозбудился.

– Артур, я смотрю на тебя и вижу мальчика на пляже с крашеными ногтями на ногах. Не сразу, но мое зрение подстраивается. Я вижу двадцатиоднолетнего парня в Мехико. Вижу юношу в римской гостинице. Вижу молодого писателя с первой книгой в руках. Я смотрю на тебя и вижу тебя молодым. И так будет всегда. Но не для других. Люди, с которыми ты знакомишься теперь, будут не в состоянии представить, каким ты был в молодости. Не смогут вернуться во времени дальше пятидесяти. И это не так уж плохо. Они будут думать, что ты всегда был взрослым. Будут воспринимать тебя всерьез. Они же не знают, как ты однажды весь вечер болтал о Тибете, называя его Непалом.

– Поверить не могу, что ты снова это припомнил.

– Или как назвал Торонто столицей Канады.

– Так, я зову Мэриан.

– При канадском премьер-министре. Артур, я люблю тебя. Что я хочу сказать. – После своей тирады Роберт совсем выбился из сил. Переведя дыхание, он продолжает: – Добро пожаловать, это, мать ее, жизнь. Пятьдесят лет – это пустяк. Я вспоминаю себя в пятьдесят и думаю: какого хера я так волновался? Посмотри на меня сейчас. Я на том свете. Иди и наслаждайся жизнью. – Говорит Тиресий.

На экране снова появляется Мэриан:

– Ладно, мальчики, время вышло. Роберту нужно передохнуть.

Роберт поворачивается к бывшей жене:

– Мэриан, он за него не вышел.

– Не вышел?

– Видно, мне неправильно сказали. Тот паренек вышел за кого-то другого.

– Хреново, – говорит она, бросая на Лишь сочувственный взгляд. Белые волосы заколоты за ушами, в круглых очках с черной оправой отражается солнечный денек из прошлого. – Артур, он устал. Здорово было повидаться. Вы можете созвониться в любой день.

– Завтра я буду дома и к вам приеду. Роберт, я тебя люблю.

Старый плут улыбается Артуру и качает головой, глаза у него ясные и блестящие.

– И я тебя, Артур Лишь.

* * *

– В этой комнате мы раздеваемся перед едой. – Барышня застывает в дверях и зажимает рот ладонью. В глазах ее читается ужас. – Разуваемся! В этой комнате мы разуваемся! – Лишь прибыл в первый ресторан из трех; из-за звонка Роберту он уже отстал от графика, и ему не терпится поскорее начать. Барышня с хвостиком провожает его в огромный зал, где в специальном углублении в полу стоит стол. На входе его с поклоном встречает старичок во всем красном. «Это наш банкетный зал, – говорит старичок. – Он превращается в сцену для танцев майко». С этими словами он нажимает на кнопку, и, как в логове джеймс-бондовского злодея, задняя стена наклоняется, трансформируясь в подиум, а из потолка выдвигаются софиты. Японцы лопаются от гордости. Лишь не знает, что такое «майко». Он садится у окна в приятном предвкушении трапезы. Семь блюд, как и прежде. Жареные, вареные, сырые. Все действо длится почти три часа. И снова – как он этого не ожидал? – лимская фасоль, полынь и морской лещ. Нет, все чудесно, но, как второе свидание сразу вдогонку за первым, немного скучновато.

«Посмотри на меня сейчас. – Голос Роберта преследует его. – Я на том свете». Инсульт. Роберт никогда не щадил свое тело; он носил его, как старую кожаную куртку, поболтавшуюся в море и повалявшуюся по углам, но для Лишь все ее складки и отпечатки были приметами не угасания, а наоборот: того, что Рэймонд Чандлер назвал «красочной жизнью»[134]. В конце концов, тело Роберта – это всего лишь футляр для его дивного интеллекта. Оправа бриллианта. Он заботился о своем интеллекте, как тигрица о тигрятах: бросил наркотики и алкоголь, спать ложился по расписанию. Он был паинькой, вел себя осторожно. И покуситься на это – на такой гений – разбойница Жизнь! Все равно что вырезать Рембрандта из рамы.

Вторая трапеза проходит в куда более современном местечке со скандинавскими интерьерами. Все здесь отделано платиновым дубом; обслуживает его платиновый блондин. Голландец. Лишь садится за столик с видом на одинокое деревце, украшенное зелеными бутонами; это сакура, сообщает официант, но она еще не зацвела. «Да-да, я знаю», – говорит он со всей возможной любезностью. Следующие три часа ему подают жареные, и вареные, и сырые блюда с лимской фасолью, полынью и морским лещом. Каждое новое кушанье он встречает безумной ухмылочкой, вспоминая идею Ницше о вечном возвращении и цикличности бытия. И тихонько приговаривая: «Опять ты».

Когда он возвращается в рёкан, чтобы прийти в себя, старухи нигде не видно, а девушка с косами читает роман на английском. Она встречает его свежим потоком извинений насчет багажа: чемодан так и не привезли. Это последняя капля; он в унынии прислоняется к стойке.

– Зато, мистер Лишь, – говорит она с надеждой в голосе, – вам пришла посылка.

Неглубокая коричневая коробка с итальянским почтовым штемпелем, наверняка какая-нибудь книга с премии. Лишь относит ее к себе в номер и ставит на столик у дверей в сад. В соседней комнате, словно в заколдованной хижине, его ждет горячая ванна, и он отмокает в ней, готовясь к следующему ресторану. Утомленно закрывает глаза.