Лис Севера. Большая стратегия Владимира Путина - [91]
Однако позднесоветские десятилетия, когда взаимоотношения коммунистической власти с ее идеологическим официозом и общества были построены на лицемерии, стали временем возрождения семьи в прежнем, дореволюционном смысле, когда, в отличие от англичан, не «мой дом», а именно «моя семья» стала восприниматься как крепость.
Есть и еще один традиционный пласт ценностей, который нами во многом утрачен и о котором есть резон задуматься современному консерватору (мысли об этом пласте традиционного ценностного ряда могут внести коррективы даже в стратегии будущего для консерватора). Я говорю о крестьянском мире и его специфическом нравственном укладе, который не совпадает с теми, которые я уже назвал: усадебно-семейным в XIX веке и семейным в позднесоветском изводе («моя семья — моя крепость»). Традиционные крестьянские ценности вполне могли бы стать предметом рефлексии для нас сегодняшних: взаимопомощь, милосердие, честь и достоинство, репутация, трудолюбие, вера, побратимство, отношение к старшим[228]. Но это отдельный разговор.
Кстати, вспоминая абсолютно правильные слова Медведева о том, что традиции традициям рознь и хорошие надо беречь, а от дурных избавляться, могу сказать, что многие традиции укоренены в давнишнем прошлом, и их основания не могут быть названы однозначно негативными. Например, отношение к государственной собственности как к ничьей и связанное с таким отношением явление «несунов», несомненно, именно такие «традиции», от которых необходимо избавляться. Однако мне в этой связи вспомнилось традиционное отношение к собственности у русского народа, одна из сторон которого ярко охарактеризована в работах Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева, в конце XIX века исследовавшего, в частности, крестьянское общество Владимирской губернии. Только один фрагмент: «Лесные порубки (нелегальные. — А. К.) вызывают самое снисходительное отношение, их даже не считают за воровство. “Не сам садил и поливал” — говорят о хозяине, чей лес оказался порубленным. И уж вовсе не грешно воровать в казенных лесах. Охота и рыбная ловля на чужих угодьях не считается за воровство, но при этом взять из (чужих) снастей уже пойманную рыбу — грех и воровство»[229]. Согласитесь, такие представления крестьян одной из центральных губерний наводят на размышления и могут стать основой для тех или иных социальных стратегий.
Здесь я хочу остановиться и сказать только одно. Разговор о том, что такое «традиционные ценности», нам еще предстоит. Это задача, которую «Единой России» предстоит решить. А до тех пор, пока такого рода разговор даже не начался и, тем более, пока по этому вопросу не достигнут внутрипартийный консенсус, говорить о консерватизме «Единой России» можно только условно и формально, или инструментально.
Дальнейшее исследование ценностного поля либерального консерватизма и, следовательно, идеологии «Единой России» — дело ближайшего будущего. Пока же надо в завершение обосновать еще несколько тезисов.
31. Контрреволюция
Все хрестоматийные идеологии имеют реактивную природу, то есть были реакцией на те или иные вызовы или тенденции. Так, либерализм стал реакцией на феодальные порядки и абсолютизм, консерватизм — на вызовы либерализма и Французской революции. То же — с социализмом, который «стал реакцией против роста промышленного капитализма»[230]. Не стала исключением идеология В. В. Путина и его партии. Идеология Путина стала реакцией на революцию 90-х годов и в этом смысле была контрреволюционной.
Констатируя во втором Послании Федеральному собранию частичное достижение политической стабильности, Путин предупреждает общественные ожидания радикальных перемен, в том числе кадровых. «Мы не боимся, — говорит Путин, — и не должны бояться перемен. Но любые перемены — политические и административные — должны быть оправданы обстоятельствами. Конечно, общественные ожидания и опасения появляются не на пустом месте. Они основаны на известной логике: за революцией обычно следует контрреволюция, за реформами — контрреформы, а потом и поиски виновных в революционных издержках и их наказание, тем более что собственный исторический опыт России богат такими примерами. Но пора твердо сказать: этот цикл закончен, не будет ни революций, ни контрреволюций. Прочная и экономически обоснованная государственная стабильность является благом для России и для ее людей, и давно пора научиться жить в этой нормальной человеческой логике, пора осознать, что предстоит длительная и трудная работа»[231]. На самом деле это вполне контрреволюционный подход, но не в том банальном и поверхностном смысле, что контрреволюция — это революция наоборот. Это более глубокий и целительный для России контрреволюционный подход как изживание революционности как таковой. В рамках такого подхода реставрация — столь же ошибочный выбор, как и революция. Тут стоит вспомнить о подходе Струве, который четко разделял «состояние государства» и «состояние революции» (см. выше).
В цикле «революция — контрреволюция», о котором говорит Путин, контрреволюция, по определению Струве, «мыслится неотвратимо заключенной в революционный процесс»
