Лирика и сатира - [7]

Посланье в шесть листов!

Чтоб дать отставку, крошка,

Не тратят столько слов.

* * *

Снова в сердце жар невольный,

Отошла тоска глухая.

Снова, нежностью томимый,

Жадно пью дыханье мая.

Вновь брожу по всем аллеям

Ранней, позднею порою, —

Может быть, под чьей-то шляпкой

Облик милый мне открою!

Над рекой стою зеленой,

На мосту слежу часами:

Может быть, проедет мимо

И скользнет по мне глазами!

Снова в плеске водопада

Слышу ропот, грусти полный.

Сердцу чуткому понятно

Все, о чем тоскуют волны.

И затерян я мечтами

В дебрях царства золотого,

И смеются в парке птицы

Над глупцом, влюбленным снова.

* * *

Ты голубыми глазами

Так нежно следишь за мной,

А я молчу, овеян

Неуловимой мечтой.

Твои глаза голубые

Я помню ночью и днем.

Как море, мечты голубые

Волнуются в сердце моем.

* * *

Зазвучали все деревья,

Птичьи гнезда зазвенели.

Кто веселый капельмейстер

В молодой лесной капелле?

То, быть может, серый чибис,

Что стоит, кивая гордо?

Иль педант, что там кукует

Так размеренно и твердо?

Или аист, что серьезно,

С важным видом дирижера,

Отбивает такт ногою

В песне радостного хора?

Нет, во мне самом укрылся

Капельмейстер окрыленный,

Он в груди стучит, ликуя, —

То амур неугомонный.

* * *

Как луна дрожит на лоне

Моря, полного тревогой,

А сама, ясна, спокойна,

Голубой идет дорогой, —

Так, любимая, спокойна

И ясна твоя дорога,

Но дрожит твой образ в сердце,

Потому что в нем тревога.

* * *

Скажи, кто придумал времени счет,

Открыл и минуту, и месяц, и год?

То хмурый был, зябкий чудак, — за столом

Сидел он в зимние ночи с пером,

Считал — и слушал, как мыши пищали

Да как светлячки монотонно трещали.

Скажи, кто открыл поцелуям счет?

Блаженный, влюбленный, смеющийся рот.

И он не раздумывал, — он целовал,

Кругом волшебный май ликовал,

Цветы расцветали, луга зеленели,

Сияло солнце, и птицы пели.

* * *

Сон ли прежний я лелею,

Вновь зову мечту былую?

Вижу снова ту аллею,

Верю клятвам, поцелую?

Так же смотрит серп двурогий

К нам в беседку с небосвода,

Те же мраморные боги

На часах стоят у входа.

Ах, я знаю, нас обманут

Слишком радостные грезы,

И в снегах сердца увянут,

И умрут от стужи розы.

И остынем неизбежно,

И простимся без возврата

Мы, любившие так нежно,

Мы, пылавшие когда-то.

* * *

«Лунным светом пьяны липы,

Дремлет воздух благовонный,

Звоном трелей ночь наполнив,

Соловей поет влюбленный.

Милый! Как приятно летом

Посидеть под липой темной,

Где лишь месяц робким светом

Золотит приют укромный.

Листик липы — точно сердце,

Оттого сердцам влюбленных

Любо теплой летней ночью

Отдохнуть меж лип зеленых.

Но, затерян в смутных грезах,

Ты глядишь с улыбкой странной.

О, каким желаньям сердца

Ты внимаешь, мой желанный?»

Я скажу тебе охотно,

Я б хотел, моя подруга,

Чтоб холодным снегом землю

Занесла седая вьюга

И чтоб мы, под ярким солнцем,

На санях, покрытых мехом,

Полетели по равнинам

С пеньем, гиканьем и смехом.

* * *

Бродят звезды-златоножки,

Чуть дыша, скользят вдали,

Чтоб ничем не потревожить

Сон полуночный земли.

Лес притих и чутко внемлет,

Что ни листик — то ушко!

Холм уснул и, будто руку,

Тень откинул далеко.

Тсс… Какой-то звук!.. И эхо

Отдалось в душе моей.

Был ли то любимой голос,

Или только соловей?

* * *

Я вновь мучительно оторван

От сердца горячо любимой.

Я вновь мучительно оторван, —

О, жизни бег неумолимый!

Грохочет мост, гремит карета,

Внизу поток шумит незримый.

Оторван вновь от счастья, света,

От сердца горячо любимой.

А звезды мчатся в темном небе,

Бегут, моей пугаясь муки…

Прости! Куда ни бросит жребий,

Тебе я верен и в разлуке!

* * *

Влачусь по свету желчно и уныло.

Тоска в душе, тоска и смерть вокруг.

Идет ноябрь, предвестник зимних вьюг,

Сырым туманом землю застелило.

Последний лист летит с березы хилой,

Холодный ветер гонит птиц на юг.

Вздыхает лес, дымится мертвый луг.

И — боже мой! — опять заморосило.

* * *

Осень. Пал туман на долы,

Луг во мгле сырой исчез.

Ветер листья рвет, и голый,

Замерзая, стонет лес.

Лишь один, одет листвою,

Грустный клен чего-то ждет,

Все качает головою

И как будто слезы льет.

Ах, и в сердце усыпленном

Веет стужей снеговой,

И с печальным этим кленом

Схож прекрасный образ твой.

* * *

Небо серо и дождливо[5],

Город жалкий, безобразный,

Равнодушно и сонливо

Отраженный Эльбой грязной.

Все — как прежде. Глупость — та же,

Те же люди с постной миной.

Всюду ханжество на страже

С той же спесью петушиной.

Юг мой! Я зачах в разлуке

С небом солнечным, с богами —

В этой сырости и скуке,

В человеческом бедламе![6]

ANNO 1829 [7]

О, пусть я кровью изойду,

Но дайте мне простор скорей!

Иль вечно задыхаться здесь,

В проклятом царстве торгашей!

С утра до ночи пьют я жрут, —

Кротовье счастье брюху впрок.

Как дырка в кружке для сирот,

Их благонравный дух широк.

Их труд — в карманах руки греть,

Сигары модные курить.

Спокойно переварят все,

Но их-то как переварить!

Хоть на торги со всех сторон

Привозят пряности сюда,

От их душонок рыбьих тут

Смердит тухлятиной всегда.

Нет, лучше мерзостный порок,

Разбой, насилие, грабеж,

Чем счетоводная мораль

И добродетель сытых рож!

Эй, тучка, унеси меня,

Возьми с собой в далекий путь,

В Лапландию, иль в Африку,

Иль хоть в Штеттин, — куда-нибудь!

О, унеси меня! Летит…

Что тучке мудрой человек!

Над этим городом[8] она

Пугливо ускоряет бег.

* * *

На пустынный берег моря

Ночь легла. Шумит прибой.