Линия жизни - [4]

Между тем авторы жизнеописаний Шмидта утверждают, что с Ворониным он подружился сразу и дружба их будто бы всегда была чуть ли не безоблачной. Это одна из многих легенд про «ледового комиссара». А легенда всегда спрямляет линию жизни героя, лишает ее отклонений и зигзагов. Такая операция поднимает героя на пьедестал, но, подняв, невольно отрывает от грешной земли. Оттого часто поступки легендарных личностей как бы лишаются мотивов или мотивы их слишком общи, чтобы хоть что-то объяснить. Оттого их любови и дружбы возникают легко, сами собой. Герой словно бы входит в мир, уже с рождения «запрограммированный» совершать подвиги.

Однако живой человек в легенду входит плохо. Реальность его бытия не совпадает с эталоном. И когда о реальном человеке рассказывают легенды, возникает множество вопросов — простых и даже наивных, чуть ли не детских: как же и что же там все-таки было? Но попробуй не ответь на них, и твое повествование, которому пытаешься придать гибкость и плавность, чтобы пластика его линий передала пластику жизни, будет разрываться, зиять дырами, пустотами.

Вот хотя бы несколько таких наивных вопросов: как же Шмидт, впервые попавший в Арктику, более того, впервые вышедший в море не в ранге пассажира, сумел выполнить свою миссию? Как удалось ему, человеку сухопутному, книжному, в короткий срок стать одним из крупнейших полярных исследователей?

На вопросы эти не ответишь, если не проследишь за тем, как складывалась дружба Шмидта с Ворониным, который во всех его плаваниях был капитаном судна.

Но об этом чуть позже. Сперва о том, как Шмидт попал в Арктику и зачем вообще понадобилось посылать в 1929 году «Георгия Седова» к Земле Франца-Иосифа.

Экспедиция эта была весьма необычной. Академик И. М. Майский дал ей удачное определение — «научно-дипломатическая».

Известному русскому флотоводцу и ученому адмиралу Степану Осиповичу Макарову принадлежит знаменитый афоризм: «Простой взгляд на карту России показывает, что главным своим фасадом она выходит на Ледовитый океан». Понимая, что с полярными морями связаны интересы и экономики, и обороны страны, Правительство Советского Союза 15 апреля 1926 года объявило все земли, которые известны или будут открыты к северу от наших арктических границ — между 32°4′35″ восточной долготы и 168°49′30″ западной долготы — принадлежащими СССР. На картах появился тот самый, хорошо знакомый теперь каждому пунктир границ, тянущийся по светло-голубому полярному океану от Северного полюса в двух направлениях — к Берингову проливу и Кольскому полуострову. Образовавшийся треугольник обозначил Советский сектор Арктики.

Правительство СССР поставило в известность о своем решении другие страны, но либо вовсе не удостоилось ответа, либо получило расплывчатые ноты, в которых говорилось, что отвечающее правительство хотя не возражает против акции СССР, но «резервирует за собой право позднее высказаться по существу вопроса».

Смиренно ждать позднейших высказываний «других сторон» Советское правительство не могло. Из Арктики поступали сообщения, что промышленники тех стран, которые не ответили на ноту или «зарезервировали за собой право высказаться», хозяйничали в полярных морях все более бесцеремонно. Поэтому было необходимо конкретными действиями подтвердить свое право на арктические территории, и в первую очередь на Землю Франца-Иосифа, на которую иностранные суда заглядывали особенно часто. Так возникла идея послать на архипелаг экспедицию.

Кроме дипломатической миссии она должна была выполнить целую серию научных исследований и основать на одном из островов полярную станцию.

Все это делало нелегкой задачей выбор начальника экспедиции.

Во-первых, он должен был иметь звание Правительственного комиссара, а такому человеку руководители страны должны целиком и полностью доверять.

Во-вторых, он должен быть ученым, способным возглавить работу научного коллектива, состоящего из квалифицированных специалистов.

В-третьих, быть блестящим организатором, ибо любой, даже незначительный, просчет при создании полярной станции может обернуться гибелью зимовщиков или во всяком случае срывом программы исследований.

И начальником экспедиции назначили Шмидта.

Во-первых, потому что он зарекомендовал себя человеком, который справлялся с любым делом.

Во-вторых, он пользовался неограниченным доверием.

В-третьих, знал иностранные языки.

В-четвертых, он — профессор, потому с учеными должен поладить.

В-пятых, уже давно была отмечена склонность его ко всяким путешествиям. В 1924 году, когда состояние его легких вызвало у врачей тревогу, Шмидт два месяца провел в Альпах, участвовал в альпийских походах и основательно овладел техникой горных восхождений. Через четыре года Шмидт возглавил одну из групп советско-германской Памирской экспедиции и очень хорошо там себя показал. Собирался он на Памир и летом 1929 года, надеясь, что целебный воздух гор снова поправит его здоровье. Но с памирской экспедицией на этот раз что-то не заладилось. А тут как раз понадобился начальник для экспедиции на «Седове». Ему и предложили сменить направление своего каникулярного путешествия: вместо Памира — в Арктику.