Линия жизни - [3]

Вот что писал Шмидту капитан Воронин: «Глубокоуважаемый Отто Юльевич!

Обращаюсь к Вам с большой просьбой. Помогите, если это в Ваших силах. Отдел Архангельского местного хозяйства отбирает у меня находящийся в Архангельске дом. 22 ноября т. г. взяли документы, техник объявил, что дом переходит в комхоз. Это еще не беда, а вот плохо то, что, когда дом перейдет в комхоз, попросят меня выехать из дома. Это уже совсем плохо, т. к. в Архангельске очень остро стоит вопрос с квартирами. Последнее обстоятельство заставило меня, Отто Юльевич, к Вам обратиться, чтобы походатайствовать в защиту меня. Конечно, это я прошу только в том случае, если это будет не против наших законов…»

3 декабря 1929 года из Москвы в Архангельск уходит телеграмма: «Облисполком. Бахутову. Совнарком поступило ходатайство начальника полярной экспедиции Шмидта отмене муниципализации[1] Архангельске дома ледового капитана Воронина, имеющего заслуги как участника северных экспедиций. Случае вынесения постановления муниципализации прошу приостановить исполнение впредь рассмотрения вопроса центре. Пред. МНСК Милютин».

Телеграфный ответ пришел всего через три дня. «Москва. Председателю Малого Совнаркома Милютину. Вопрос муниципализации Архангельске дома Воронина не ставился. Предкрайисполкома Бахутов».

У нас есть основания полагать, что председателя крайисполкома ввели в заблуждение. Воронин не такой человек, чтобы звонить в колокола, не заглянув в святцы. Скорее всего, какой-то руководитель комхоза, услыхав, что из Москвы, из самого Совнаркома, пришел запрос, решил пожертвовать своей блестящей административной идеей. А чтобы не получить нагоняя, сделал удивленный вид, — не ставили, мол, вопроса, напрасная паника.

Но в конце концов не в этих предположениях суть. Тут важно другое — по горло занятый Шмидт нажал «на все рычаги», чтобы помочь Воронину.

В самом факте, что Шмидт кому-то помог, ничего необычного не было. К нему обращались с самыми разными просьбами десятки людей, и, если это было в его силах, он что-нибудь обязательно предпринимал. Но, естественно, не по каждому письму беспокоил он руководителей Совнаркома. И если на сей раз обратился к ним, значит, действительно считал, что Воронин того заслуживает.

Важно и то, что Воронин обратился именно к Шмидту. Капитан был человеком до крайности щепетильным и никогда не стал бы тревожить своими домашними заботами случайного товарища по плаванию. Значит, был уверен в дружеском участии.

Итак — друзья…

А между тем — люди, по своим биографиям весьма несхожие.

В тот год, когда судьба свела Шмидта и Воронина на палубе ледокольного парохода «Георгий Седов», у каждого из них за плечами была уже большая половина жизни. Через несколько дней после завершения экспедиции Шмидт отпраздновал свой тридцать восьмой день рождения. Воронину в то время перевалило уже за сорок.

И каждый из них имел основания считать, что прожил свои годы правильно, что жизнь сложилась удачно, что трудом и разумом достигнуты немалые высоты. Словом, каждый из них имел право доверять своему опыту.

Опыт, правда, был совершенно разный.

Шмидт — в 25 лет приват-доцент, признанный математик, потом государственный и общественный деятель, успешно работающий на самых различных поприщах.

Вся жизнь Воронина была связана с морем. Он происходил из древнего поморского рода. На борт судна впервые поднялся восьми годов от роду, а через три с лишним десятилетия стал капитаном крупного, совершенного по тем временам ледокольного парохода. Эта должность справедливо считалась у родичей его и друзей высшим достижением в морской работе. Притом Воронин был одним из самых умелых и добычливых ледовых капитанов.

Совершенно несхожие жизненные пути сконструировали и несхожие характеры.

Воронин, серьезный, основательный, медлительный, весь был настоян на опыте предков. Он знал великое множество поморских примет, наблюдений, предостережений, пословиц, притч. Для него этот кладезь мудрости значил куда больше, чем все печатные наставления по штурманскому делу. Все его человеческое существо — стиль мышления, нрав, привычки, манеры — было словно обточено волной заполярных морей, арктическими ветрами.

И рядом с ним Шмидт — человек стремительной, гибкой мысли, способной полно и глубоко охватывать самые разные сферы жизни. Он — в частой смене поприщ — привык больше всего доверять логике и интуиции.

В любом деле он оставался по своей сути человеком науки, для которого эксперимент, риск, динамизм мышления — обязательные свойства. Потому и практические дела воспринимались им как интересный, смелый эксперимент, в котором ему необходимо участвовать, потому что все в его личности прямо для этого и создано, потому что сам он отчаянно смел, потому будто о нем пушкинские строки:

«Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог,

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог».

Словом, Воронин и Шмидт — это (опять же по-пушкински) «волна и камень, стихи и проза, лед и пламень». И когда столь разные стихии сходятся на небольшой площади капитанской каюты «Георгия Седова», сходятся, чтобы совершать одно общее, и притом весьма необычное, дело, создается чреватая взрывом ситуация. Причем взрывом тем большей силы, что начальник экспедиции при всех правах и полномочиях, которыми он облечен, имеет опыт общения с морем только в роли купальщика, а у капитана за плечами солидный морской стаж.