Лиловый цветок гибискуса - [9]

— Мама, может, Сиси сегодня сама справится с обедом? — спросил Джаджа, когда мы добрались до верхней площадки изогнутой лестницы. — Тебе надо бы отдохнуть до обеда.

Мама собиралась что-то ответить, но вдруг ее рука метнулась к губам, и она бросилась в свою комнату. Я задержалась на площадке, и только когда услышала горловые звуки, донесшиеся из ванной — маму рвало, — повернулась и пошла к себе.

На обед был рисовый джолоф[25] с прожаренными до хруста кусками рыбы размером с кулак, и салат нго-нго. Папа съел почти весь салат, вычерпав ложкой острый соус из стеклянной посудины. Напряженное молчание висело над столом, как тяжелые свинцовые тучи в разгар сезона дождей, и только чириканье птиц, доносившееся с улицы, иногда нарушало его. Эти птички каждый год прилетали перед самым началом сезона Дождей и вили гнезда на дереве авокадо, прямо под окнами столовой. Иногда мы с Джаджа находили упавшие с веток гнезда, свитые из веточек, высохшей травы и кусочков разноцветных лент, которыми мама заплетала мне косы. Птицы вытаскивали их из мусорных корзин на заднем дворе.

Я первая закончила обедать.

— Спасибо, Господи. Спасибо, папа. Спасибо, мама, — с этими словами я сложила руки и стала ждать, пока все остальные тоже наедятся, чтобы перейти к благодарственной молитве. Разглядывать сидящих за столом — неправильно, и я рассматривала портрет дедушки, висевший на противоположной стене.

Когда папа начал молиться, его голос дрожал сильнее обычного. Сначала он поблагодарил Всевышнего за посланную нам еду, а потом стал просить Господа простить тех, кто пытался пренебречь Вышней волей в угоду собственным самолюбивым помыслам и желаниям и кто не хотел навестить Его благословенного слугу после причастия. Мамино «Аминь» прозвучало громче всех.

После обеда я поднялась к себе, чтобы почитать пятую главу Послания Иакова, потому что во время семейного отдыха мне предстояло рассказывать о библейских корнях традиции помазания елеем больных для их скорейшего выздоровления. Именно тогда я услышала — не в первый раз — эти звуки. Быстрые, тяжелые удары по резной двери спальни наших родителей. Я вообразила, что дверь застряла и папа пытается ее открыть. Я изо всех сил старалась убедить себя в этом, считая каждый звук с закрытыми глазами. Почему-то, когда я считала, время тянулось не так медленно и было не так страшно. Иногда все прекращалось до того, как я доходила до двадцати. И в этот раз все закончилось на девятнадцатом ударе. Я услышала, как открылась дверь. Папины шаги по лестнице показались особенно тяжелыми и неуклюжими. Я высунулась из своей комнаты одновременно с Джаджа. Так, стоя на лестничной площадке, мы наблюдали за спускающимся вниз отцом. Мама свисала с его плеча как джутовый мешок с рисом, который рабочие оптом закупали для фабрики. Папа открыл дверь в столовую, затем до нас донесся звук открываемой входной двери и его голос — он дал указание привратнику Адаму.

— Там кровь на полу, — сказал Джаджа. — Я принесу швабру из ванной.

Мы смыли дорожку из капель, похожую на след, что оставляет за собой треснувший кувшин с красной краской. Джаджа тер пол щеткой, а я вытирала.

В тот вечер мама не вернулась домой, и мы с Джаджа ужинали вдвоем. Мы не говорили о маме, нет. Мы обсуждали публичную казнь трех человек, произошедшую пару дней назад. Им предъявили обвинение в контрабанде наркотиков. Джаджа слышал, как мальчики обсуждали это в школе, да и по телевизору об этом говорили. Преступников привязали к шестам, и их тела содрогались даже после того, как стрельба затихла. По словам девочки из моего класса, ее мама выключила телевизор, спросив, зачем смотреть, как умирают люди. «Что же должно случиться с людьми, чтобы они превратились в зевак и пришли на площадь смотреть на этот ужас своими глазами?» — недоумевала она.

После ужина Джаджа сам прочитал благодарственную молитву и в конце добавил короткую молитву о маме. Папа вернулся домой, когда мы оба уже поднялись в свои комнаты и занимались каждый по своему расписанию. Я рисовала фигурки беременных женщин на внутреннем развороте «Введения в сельское хозяйство» для средней школы, когда он пришел ко мне. Он почему-то казался моложе, хотя глаза его покраснели, а веки — припухли.

— Мама вернется завтра, когда ты приедешь из школы. С ней все будет в порядке, — сказал он.

Он положил мне руки на плечи, растирая их мягкими круговыми движениями.

— Встань, — сказал он.

Я вскочила, и он обнял меня, прижав к себе так крепко, что я почувствовала, как бьется его сердце.

Мама вернулась на следующий день, после полудня. Кевин привез ее на «Пежо 505», том самом, который часто отвозил нас с Джаджа в школу и домой. На пассажирской дверце красовалось название папиной фабрики. Мы с Джаджа встречали маму у входа, стоя так близко друг к другу, что наши плечи почти соприкасались. Она не успела дойти до порога, как мы распахнули перед ней двери.

— Umum, — сказала она, обнимая нас, и повторила по-английски: — Дети мои.

На ней была футболка с надписью «Бог — это любовь», а зеленая юбка, запахнутая на талии немного небрежно, сидела ниже, чем обычно. Мамин взгляд казался пустым — так смотрят бродяги, что роются в придорожных помойках и таскают с собой грязные, истерзанные холщовые сумки, в которых умещается вся их жизнь.