Лиловый цветок гибискуса - [52]

— Да?

— Это шутка! — он бросил на меня взгляд, удивленный, что я этого не поняла. — На самом деле все намного сложнее, Камбили. Когда я рос, у меня было много вопросов. А служение Богу стало самым близким из тех ответов, которые я нашел.

Я задумалась, что это за вопросы и возникали ли они у отца Бенедикта. Затем с горькой и неожиданно жгучей грустью я подумала о том, что гладкая кожа отца Амади не повторится в его ребенке и эти мускулистые руки не поднимут сына, который захочет потрогать люстру.

— Ewo[105], я опаздываю на встречу капелланов, — посмотрев на часы, воскликнул он, — я высажу тебя и сразу уеду.

— Извините.

— За что? Я приятно провел время. И ты обязана снова пойти со мной на стадион. Да я свяжу тебя по рукам и ногам, если придется, и понесу на плече, — со смехом добавил отец Амади.

Я смотрела на приборную панель с сине-золотым стикером Легиона Церкви Марии. Как он не понимает, что я не хочу, чтобы он уезжал? И мне не нужны уговоры, чтобы пойти с ним на стадион или куда-либо еще. Когда я выходила из машины, этот день снова пробежал перед моими глазами. Я улыбалась, бегала, смеялась. Мне казалось, что моя грудь наполнилась чем-то вроде пены для ванны. Чем-то легким. И эта легкость была такой сладкой, что я почти чувствовала ее на языке, сладость выспевшего ярко-желтого кешью.

На террасе позади дедушки Ннукву стояла тетя Ифеома и массировала ему плечи. Я поздоровалась.

— Камбили, ппо, — сказал дедушка Ннукву. Он выглядел усталым, и глаза у него потускнели.

— Ты хорошо провела время? — улыбаясь, спросила тетушка Ифеома.

— Да, тетя.

— Днем звонил твой папа, — сказала она по-английски.

Я смотрела на нее, изучая черную родинку над губой, страстно желая, чтобы она снова рассмеялась своим кудахчущим громким смехом и сказала мне, что пошутила. Папа никогда не звонил днем. Кроме того, он сегодня уже звонил, перед тем как уйти на работу. Так зачем ему понадобилось звонить еще раз? Значит, что-то случилось.

— Кто-то из деревни, уверена, что один из родственников, сказал ему, что я приезжала и забрала вашего дедушку, — продолжила она по-английски, чтобы старик ничего не понял. — И ваш отец стал отчитывать меня. Дескать, я должна была ему об этом сказать и он имеет право знать, что ваш дедушка находится здесь, в Нсукке. Он твердил и твердил о том, что язычник пребывает под одной крышей с его детьми, — тетушка Ифеома покачала головой, словно возмущение моего отца было всего лишь проявлением его эксцентричности. Но это не так. Папа придет в ярость от того, что ни я, ни Джаджа не упоминали об этом, когда он звонил. К моей голове стала приливать кровь. Или это вода? Или пот? Что бы это ни было, я точно знала, что упаду без сознания, когда голова заполнится.

— Он сказал, что приедет сюда завтра, чтобы забрать вас обоих, но я его успокоила. Я пообещала, что послезавтра отвезу вас с Джаджа сама, и, по-моему, он это принял. Будем надеяться, что к тому времени бензин найдется, — сказала тетушка Ифеома.

— Хорошо, тетя, — я повернулась и направилась в квартиру, чувствуя, как кружится голова.

— Ах да, и он вызволил своего редактора из тюрьмы, — сказала тетушка мне вдогонку, но я уже ее не слышала.

Амака потрясла меня за плечо, хотя я уже проснулась. На грани сна и бодрствования я представляла, как папа явится сюда, чтобы нас забрать, видела ярость в его налившихся кровью глазах, слышала поток речи на игбо.

— Пойдем, принесем воды. Джадда и Обиора уже вышли, — сказала Амака, потягиваясь. Теперь она говорила так каждое утро и даже позволяла мне нести одну из канистр.

— Nekwa[106], дедушка Ннукву все еще спит. Он расстроится, что из-за таблеток проспал и не встретил солнце, — она наклонилась и мягко потрясла его за плечо.

— Дедушка Ннукву, дедушка Ннукву, kunie[107], — когда он не пошевелился, она повернула его. Накидка распахнулась и открыла белые шорты с растрепавшейся резинкой на поясе.

— Мама! Мама! — закричала Амака. Она лихорадочно шарила рукой по груди дедушки Ннукву в поисках сердцебиения. — Мама!

Тетушка Ифеома вбежала в комнату. Она не успела повязать накидку поверх ночной рубашки, и я увидела очертания ее грудей и небольшую выпуклость живота, проступавшие сквозь тонкую ткань. Она упала на колени и вцепилась в дедушку Ннукву, тряся его изо всех сил.

— Nna anyi! Nna anyi! — истошно кричала она, словно своим голосом могла докричаться до дедушки и заставить его отозваться. — Nna anyi! — Когда она замолчала и принялась хватать дедушку Ннукву за запястье, прикладывать голову к его груди, тяжелую тишину прерывало только пение соседского петуха. Я задержала дыхание, которое мне показалось слишком шумным, чтобы дать тетушке возможность услышать биение сердца дедушки Ннукву.

— Ewuu[108], он уснул. Он уснул навсегда, — наконец произнесла тетушка Ифеома. Она прижала голову к плечу дедушки Ннукву и стала медленно покачиваться.

Амака вцепилась в мать:

— Прекрати! Сделай ему искусственное дыхание!

Но тетушка продолжала раскачиваться. На какое-то мгновение, из-за того что тело старика двигалось вместе с ней, мне показалось, все ошиблись, и дедушки Ннукву на самом деле всего лишь спит.