Лиловый цветок гибискуса - [42]

Тетушка Ифеома продолжила поливать ряд крохотных ростков банана. Она держала в руках жестяную лейку и слегка наклоняла ее, пуская воду тонкой струей. Она уже использовала самую большую канистру, которую мы набрали этим утром.

— Как жаль. Может, ему не надо было быть непокорным, — протянул Чима. Он подобрался ближе к Джаджа и сел рядом с ним на корточки. Интересно, понял ли мальчик, что такое «сослан» и «продал душу за щепотку пороха»? Тетушка Ифеома разговаривала с ним так, будто была уверена, что он поймет.

— Иногда непокорность — это не плохо, — сказала тетушка Ифеома. — Она как марихуана: не вредна, когда используется правильно.

Меня удивила не абсурдность ее слов, а тон, которым они были сказаны. Я подняла глаза. Она разговаривала с Чимой и Обиорой, но смотрела на Джаджа. Обиора улыбнулся и поправил очки:

— Вообще-то Джаджа из Опобо не был святым. Он продавал людей в рабство, и к тому же британцы в итоге победили. В чем тут польза сопротивления?

— Британцы победили в войне, но битв они проиграли много, — сказал Джаджа, и мои глаза потеряли строку, которую читали.

Как Джаджа это делал? Как ему удавалось так легко говорить? Неужели у него не было пузырьков в горле, что не пускали слова наружу? И я стала наблюдать за ним. Я видела его темную кожу с бисеринками пота, блестевшими на солнце. И пронзительный свет в его глазах, появившийся только в саду тетушки Ифеомы.

— Что случилось с твоим мизинцем? — вдруг спросил Чима.

Джаджа опустил глаза, как будто тоже только что увидел скрюченный палец, похожий на высохшую веточку.

— Это был несчастный случай, — быстро ответила тетушка Ифеома. — Чима, иди и принеси мне канистру с водой. Она почти пустая, так что ты справишься.

Я внимательно посмотрела на тетушку и, когда ее глаза встретились с моими, отвела взгляд. Она знала. Она знала, что именно случилось с пальцем Джаджа. Когда ему было десять лет, он неправильно ответил на два вопроса в тесте по катехизису и упустил звание первого ученика в классе по приобщению Святых Тайн. Тогда папа отвел его наверх и запер дверь. Джаджа вышел оттуда в слезах, баюкая левую руку, а папа отвез его в больницу святой Агнессы. Папа тоже плакал и нес Джаджа к машине на руках, как ребенка. Позже Джаджа рассказал, что папа не трогал его правую руку, потому что ею он должен был писать.

— Вот этот скоро зацветет, — сказала тетушка Ифеома, обращаясь к Джаджа и показывая ему на бутон иксоры. — Еще два дня, и он откроет глаза навстречу миру.

— Я, наверное, этого не увижу, — ответил Джаджа. — Мы к тому времени уедем.

— Говорят же, когда ты счастлив, время летит незаметно, — улыбнулась тетушка Ифеома.

Зазвонил телефон, и тетя попросила меня ответить, раз уж я ближе всех остальных находилась к двери. Звонила мама. Я сразу поняла, что что-то случилось, ведь по телефону в нашей семье звонил только папа. К тому же родители пропустили время звонка в обед.

— Папы нет дома, — сдавленно сказала мама. — Утром ему пришлось уехать.

— Он здоров? — спросила я.

— Здоров, — ответила мама, затем помолчала, и я услышала, как она разговаривает с Сиси. Потом она снова вернулась к телефону и рассказала, что вчера в маленькие, ничем не примечательные комнаты, в которых подпольно работала редакция «Стандарта», нагрянули солдаты. Никто не знал, как они нашли это место. Солдат было так много, что люди, жившие на той улице, сказали папе, что это зрелище напомнило время гражданской войны. Солдаты забрали весь тираж, разбили мебель и принтеры, заперли комнаты и отобрали ключи, заколотив напоследок окна и двери. Адэ Кокер снова оказался под арестом.

— Я волнуюсь за вашего отца, — горестно бормотала мама перед тем, как я передала телефон Джаджа.

Тетушка Ифеома тоже казалась встревоженной, потому что после этого телефонного разговора она вышла и купила копию «Гардиана», хотя раньше газет не покупала: это было слишком дорого. Она читала их на стендах, когда находила время. Рассказ о том, как солдаты закрыли редакцию «Стандарта», отыскался в самой середине газеты, возле рекламы женской обуви из Италии.

— Дядя Юджин пустил бы эту новость на первой полосе, — прокомментировала Амака, как мне показалось, с гордостью за моего отца.

Когда немногим позже позвонил папа, он в первую очередь попросил позвать к телефону тетушку Ифеому и только после разговора с ней поговорил с Джаджа и со мной. Он сказал, что у него все в порядке, что он очень по нам скучает и любит нас, и ни словом не обмолвился о «Стандарте» или о сотрудниках редакции. После того как мы повесили трубку, тетя сказала:

— Ваш отец хочет, чтобы вы остались здесь еще на пару дней.

И Джаджа улыбнулся так, что я впервые в жизни увидела ямочки на его щеках.

Утром телефон зазвонил раньше, чем мы успели умыться. У меня пересохло во рту. Вдруг это плохие новости о папе? Солдаты ворвались в наш дом, или папу застрелили, чтобы он больше никогда ничего не печатал. Сжав кулаки, я ждала, что тетушка Ифеома позовет нас с Джаджа, одновременно желая, чтобы этого не случилось. Но тетушка некоторое время поговорила по телефону, а потом понуро вышла из комнаты. Оставшуюся часть дня она не смеялась и даже огрызнулась на Чиму, который хотел сесть с ней рядом: