Лиловый цветок гибискуса - [18]

— Мне не по душе отправлять вас в дом к язычнику, но Господь вас защитит, — сказал отец. Он убрал Библию в ящик стола и притянул меня и Джаджа к себе, мягко поглаживая по плечам.

— Да, папа.

И отец ушел в большую гостиную, откуда доносились голоса. Все больше людей приходило, чтобы сказать: «Nno пи»[39] и пожаловаться на тяжелую жизнь и на то, что им не на что купить к Рождеству новую одежду своим детям.

— Вы с Джаджа можете поесть наверху. Я все принесу. Ваш отец будет завтракать с гостями, — сказала мама.

— Я могу помочь, — предложила я.

— Нет, nne, иди наверх, побудь со своим братом.

Я наблюдала, как мама, прихрамывая, идет на кухню. Ее волосы были заплетены в сеточку, которая на макушке сходилась в шарик, похожий на мячик для гольфа. Все вместе напоминало шапочку Санта-Клауса. Мама выглядела усталой.

— Дедушка Ннукву живет неподалеку, мы можем дойти пешком. Не обязательно ехать туда с Кевином, — сказал Джаджа, когда мы вернулись наверх. Он всегда это говорил, но из года в год мы садились в машину, чтобы ехать с Кевином, который за нами присматривал.

Когда мы выезжали со двора, я оглянулась, чтобы снова рассмотреть сияющую белизну колонн нашего дома и идеальную серебристую арку, образованную струями фонтана. Дедушка Ннукву ни разу здесь не был, потому что папа объявил, что нога безбожника не ступит на его землю. И исключений для своего отца он делать не собирался.

— Ваш отец сказал, что вам нельзя оставаться в доме дольше пятнадцати минут, — произнес Кевин, останавливая машину возле огороженного тростником двора дедушки Ннукву. Перед тем как выбраться из машины, я бросила взгляд на шрам, тянущийся по шее Кевина. Несколько лет назад, уехав в отпуск в родной город, находящийся в дельте Нигера, Кевин упал с пальмового дерева, и в память об этом событии у него остался шрам от макушки до основания шеи. Очертаниями он напоминал клинок.

— Мы помним, — сказал Джаджа.

Джаджа распахнул скрипучую деревянную калитку дедушки Ннукву, которая была такой узкой, что, случись папе прийти сюда с визитом, ему пришлось бы пролезать в нее боком. По маленькому двору, едва ли в четверть того, что у нас в Енугу, бродили две козы и несколько куриц, что-то выискивавших в высохшей траве. В середине двора стоял маленький домик, формой напоминавший игральную кость. Такие я рисовала в детском саду: квадратная стена с квадратной дверью посередине и двумя квадратными окнами по обе стороны от нее. Дедушкин дом отличался только тем, что у него была терраса, огороженная ржавеющими металлическими прутами. И как только папа и тетушка Ифеома могли здесь вырасти? Когда мы впервые оказались здесь, я зашла в дом в поисках туалета. Дедушка, рассмеявшись, указал на странную постройку во дворе. Она была размером со шкаф и собрана из некрашеных цементных блоков, вход в нее загораживала импровизированная дверь — циновка из пальмовых листьев. В тот день я внимательно рассматривала дедушку, отводя глаза всякий раз, когда встречала его взгляд. Я искала различия между ним и нами, признаки безбожия. Тогда я ничего не нашла, но по-прежнему считала, что они где-то есть. Их не могло не быть.

Когда мы пришли, дедушка Ннукву сидел на террасе. Он поднялся с низкого стула нам навстречу. На циновке из пальмовых листьев стояли тарелки с едой.

На дедушке была накидка, перекинутая через плечо и завязанная вокруг шеи, из-под нее торчала некогда белая, но потемневшая от времени футболка с желтыми подмышками.

— Neke! Neke! Neke![40] Камбили и Джаджа пришли, чтобы проведать своего старого деда!

Несмотря на то что дедушка горбился под тяжестью лет, даже сейчас было видно, какой высокий он человек. Дед пожал руку Джаджа и обнял меня. Я мягко прижалась к нему и еще немного продержала его в объятиях, стараясь не вдыхать сильный запах маниоки.

— Садитесь и поешьте, — пригласил дедушка, указывая на циновку. В эмалированных посудинах были фуфу и жидкий суп без мяса и рыбы.

Гостей принято угощать, но дедушка Ннукву знал, что мы откажемся, и потому глаза его озорно поблескивали.

— Нет, спасибо, — сказали мы, и сели на деревянную скамейку рядом с ним. Я прислонилась к распашным деревянным ставням позади себя.

— Слышал, вы приехали вчера, — начал разговор дедушка. У него дрожал голос и нижняя губа, а иногда я понимала его только спустя пару мгновений после того, как он заканчивал слово. Дедушка говорил на языке предков, и его речь ничем не напоминала английскую.

— Да, — ответил Джаджа.

— Камбили, ты так выросла! Уже настоящая agbogho[41]. Скоро к вам начнут приходить ухажеры, — шутливо сказал он.

Его левый глаз постепенно слеп и покрывался пленкой, напоминающей цветом разбавленное молоко. Я улыбнулась, когда дедушка протянул руку, чтобы похлопать меня по плечу. Его кожу покрывали старческие пигментные пятна, которые выделялись на коже цвета земли, потому что были намного светлее.

— Дедушка Ннукву, вы здоровы? У вас ничего не болит? — с некоторой тревогой спросил Джаджа.

Дедушка пожал плечами, словно говоря, что в его теле мало что осталось здоровым, но он ничего не может изменить.

— Я здоров, внучек. А что еще остается старику, как не быть здоровым до того момента, как он встретится со своими предками? — он замолчал, чтобы слепить пальцами комочек фуфу. Я наблюдала за ним, за его улыбкой, за легкостью, с которой он бросил скатанный комок в сторону сада, где высохшие травы покачивались под легким ветром. Он предлагал Ани, богу этой земли, разделить с ним трапезу. — У меня часто болят ноги. Ваша тетушка привозит мне лекарство, когда у нее хватает денег. Но я — старик, у меня все время что-то болит, не ноги, так руки.