Лили Марлен. Пьесы для чтения - [71]
Пищик: Тогда скажите мне, господин… э-э…
Сганарелль: Сганарелль.
Пищик: Какое прекрасное имя!… Скажите же мне, господин Сганарелль, что вы чувствуете сегодня, когда шум вокруг вашего имени несколько утих и страсти, так сказать, улеглись? Обиду? Разочарование? Может быть, даже раздражение?.. Скажите мне, что испытывает человек, перестав, так сказать, быть центром внимания?
Сганарелль (не без важности): Что касается шума, сударь, то с шумом у нас, слава Богу, все пока обстоит благополучно. Когда хозяин бывает недоволен, шум вокруг моего имени стоит такой, что только держись!… (Спохватившись). Надеюсь, вы не станете печатать в вашей газете ничего такого?
Пищик (записывая): Будьте спокойны… И все-таки интерес к вашей персоне, – я хотел сказать, к персоне господина Гуана, – в последнее время заметно угас. Не собирается ли он в связи с этим предпринять что-нибудь еще? (Лукаво). Может быть, порадовать нас новой книгой, господин Сганарелль?
Сганарелль: Побойтесь Бога, сударь!.. Нам хватит и той, которой он нас уже порадовал!
Пищик: Но ведь она так и не увидела свет? Неужели же после трагической кончины господина Фергиналя не нашлось ни одного издателя, который захотел бы ее издать?
Сганарелль: Слава Богу, сударь, об этом теперь можно не беспокоиться. Хозяин спрятал свою книгу так хорошо, что до нее уже не доберется ни один издатель. (Посмеиваясь). Я хочу сказать, сударь, что она спрятана в весьма надежном месте. Если у кого есть охота, то пусть, конечно, попробует, поищет.
Пищик: Вот уж никогда не думал, что книги пишутся для того, чтобы их прятать!
Сганарелль: Уж не знаю, сударь, для чего, да только если с человеком вдруг приключилась такая беда, что его угораздило написать какую-нибудь книгу, то лучшее, что, по моему мнению, он может сделать, так это спрятать ее, как можно дальше. В самое надежное место, какое он только сможет найти… Видите этот камин?
Пищик с удивлением смотрит сначала на камин, затем на Сганарелля.
(Посмеиваясь). Мудрено будет сыскать место более надежное.
Пищик (искренне удивлен): Но почему? Зачем?
Сганарелль: Э, сударь, это вы спросите лучше у него.
Пищик: Понимаю… Еще немного гонорара?
Сганарелль (приятно удивлен): Я, право, стесняюсь. Вы и без того уже обгонорарили меня с ног до головы.
Пищик: Я обгонарарю вас еще больше, если вы расскажите мне кое-что еще. (Достает деньги). Как насчет истории связанной с именем господина Командора?
Сганарелль (немногоудивлен): Ах, сударь!.. Да, ведь ее в нашем городе знает почти каждый.
Пищик: Мне было бы приятно услышать ее, так сказать, непосредственно от очевидца.
Сганарелль (польщен): Это, конечно, преувеличение, сударь, но кое-что я вам рассказать могу. (Доверительно). Признаться, я сам никогда не мог слушать эту историю без душевного трепета. В ней, как вам должно быть известно, рассказывается, как безбожный соблазнитель Дон Гуан обольстил чистую и целомудренную вдову злодейски убитого им господина Командора, упокой Господь его несчастную душу… (Смолкает, глядя на деньги, которые держит Пищик).
Пищик протягивает деньги Сганареллю.
Покорнейше благодарю. (Прячет деньги, воодушевленно). А теперь, сударь, представьте себе глухую ночь, во мраке которой прячется развратный соблазнитель, надеясь, что он скроет его преступление. Представьте благородную вдову, испытавшую горечь падения и терзаемую все сильнее чувством вины и раскаянья… Ах, сударь! Достаточно представить улыбку победителя и ужас, охвативший его жертву!.. Я так и вижу их лица в свете едва мерцающей свечи!.. Эти слезы, падающие на атласную подушку! Эти рвущиеся из груди рыдания, которые не могут заглушить бесстыдные ласки и лобзания!.. Эх, сударь! Чье бы сердце не содрогнулось, окажись он невольно свидетелем этой сцены! (Смолкает, вытирая слезу).
Короткая пауза.
Но чаша небесного терпения уже переполнилась!.. (Торжественно и грозно). Слышите? (Смолкает, указывая куда-то за окно).
Пищик (оглядываясь): Что?
Сганарелль: Да, шаги же, сударь, шаги. Это идет статуя господина Командора. Та самая, которую его вдова поставила на его могилу. (Топает). Они все ближе, сударь. (Топает). Боже мой! От их шума дрожат стекла и сыплется штукатурка. (Топает). Бам. Бам. Бам… (Сцепив на груди руки). Какой ужас, сударь! Любой, кому не посчастливилось оказаться в этот час поблизости, просто окаменел бы от страха. (Топает так сильно, что звенят подвески люстры). А теперь представьте себе ужас господина Гуана, когда он услышал, как эти шаги приближаются к его двери. Вот она распахнулась, и что же, сударь, он видит перед собой? Увы, сударь! Он видит перед собой орудие божьего гнева, которое, протягивая к нему свои каменные руки, зовет его своим каменным голосом! (Завывая). «Дон Гуан!… Я пришел за тобой! Все кончено. Кончено… Кончено…». Кончено, сударь! (Закрыв лицо руками, опускается в кресло).
Короткая пауза.
(Спокойно). И уж тут, как говорится, ничего не прибавить, не убавить.
Пищик (осторожно): Прошу меня простить, ваша милость, но то, что вы мне рассказали, можно услышать на каждом углу, тогда когда я хотел бы узнать, что было на самом деле.
Сганарелль молчит.
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
Петер Хениш (р. 1943) — австрийский писатель, историк и психолог, один из создателей литературного журнала «Веспеннест» (1969). С 1975 г. основатель, певец и автор текстов нескольких музыкальных групп. Автор полутора десятков книг, на русском языке издается впервые.Роман «Маленькая фигурка моего отца» (1975), в основе которого подлинная история отца писателя, знаменитого фоторепортера Третьего рейха, — книга о том, что мы выбираем и чего не можем выбирать, об искусстве и ремесле, о судьбе художника и маленького человека в водовороте истории XX века.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!
Книга «Естественная история воображаемого» впервые знакомит русскоязычного читателя с творчеством французского литератора и художника Пьера Бетанкура (1917–2006). Здесь собраны написанные им вдогон Плинию, Свифту, Мишо и другим разрозненные тексты, связанные своей тематикой — путешествия по иным, гротескно-фантастическим мирам с акцентом на тамошние нравы.
Эта история с нотками доброго юмора и намеком на волшебство написана от лица десятиклассника. Коле шестнадцать и это его последние школьные каникулы. Пора взрослеть, стать серьезнее, найти работу на лето и научиться, наконец, отличать фантазии от реальной жизни. С последним пунктом сложнее всего. Лучший друг со своими вечными выдумками не дает заскучать. И главное: нужно понять, откуда взялась эта несносная Машенька с леденцами на липкой ладошке и сладким запахом духов.
Россия и Германия. Наверное, нет двух других стран, которые имели бы такие глубокие и трагические связи. Русские немцы – люди промежутка, больше не свои там, на родине, и чужие здесь, в России. Две мировые войны. Две самые страшные диктатуры в истории человечества: Сталин и Гитлер. Образ врага с Востока и образ врага с Запада. И между жерновами истории, между двумя тоталитарными режимами, вынуждавшими людей уничтожать собственное прошлое, принимать отчеканенные государством политически верные идентичности, – история одной семьи, чей предок прибыл в Россию из Германии как апостол гомеопатии, оставив своим потомкам зыбкий мир на стыке культур.