Лили Марлен. Пьесы для чтения - [67]
(угрожающе): Сганарелль!..
Сганарелль: Хорошо, хорошо…(Быстро). Чтобы мне с этого места не сойти. Чтобы мне провалиться. Чтобы меня черти забрали. Чтобы у меня глаза лопнули… (В сторону). Прости меня Господи!… (Лепорелло). А теперь слушай меня внимательно. Третьего дня, когда я проходил по коридору мимо спальни, мне встретилось привидение. На ней было черное платье и маска.
Лепорелло: На ней? Так это была женщина?
Сганарелль: Вот в том-то и дело. (Вполголоса). И, можешь мне поверить, молодая и прекрасно сложенная.
Лепорелло: Ты хочешь сказать, что встретил прекрасно сложенное привидение в маске?.. Что ж, ты мне сразу-то ничего не сказал?
Сганарелль: Слуга покорный. Чтобы ты меня опять обозвал сумасшедшим? (Кивая в сторону двери, негромко). Слава Богу, у нас уже есть один.
Лепорелло: Я тебе и сейчас скажу, что ты сумасшедший, да еще и враль… Где это видано, чтобы привидение разгуливало в маске?
Сганарелль (с тоской): Ах ты, Господи, Лепорелло!.. Да разве в этом дело? Привидение это было или нет, да только на душе у меня в последнее время так скверно, что впору завыть!.. А ведь еще совсем недавно все было так хорошо… А, посмотреть, что теперь?.. Хозяина объявили сумасшедшим. Господина Фергиналя, упокой Господь его непутевую душу, убили прямо в собственном доме! Врач таскается к нам чуть ли ни каждый день, да еще норовит всякий раз остаться на обед! Дом заложен. Денег нет. Да еще это привидение, будь оно трижды неладно… Помяни мое слово, скоро мы все окажемся на улице и пойдем с протянутой рукой просить подаяние… Ты, случайно, не смотрел сегодня в окно?
Лепорелло: Еще чего. Я не такой бездельник, как ты, чтобы мне без надобности пялиться в окна.
Сганарелль: А ты посмотри, посмотри… (Подойдя к окну, осторожно выглядывает на улицу).
Лепорелло подходит вслед за ним. Короткая пауза.
Видишь вон того высокого, с рыжей бородой?.. На прошлой неделе он разбил нам фонарь. А тот чернявый, сломал ручку на двери и оборвал шнурок звонка… А теперь погляди на тех троих, что смотрят в нашу сторону. Это ведь они забросали тогда весь фасад грязью… Помяни мое слово, Лепорелло, опять они что-то затевают.
Лепорелло: Так сходи в полицию.
Сганарелль (ядовито): Это тебе господин Монтескьё посоветовал?
Лепорелло: Оставь господина Монтескьё в покое, болван!
Сганарелль: Может я и болван, да только ты ничуть не лучше. (Косясь на закрытую дверь, вполголоса). Или ты забыл, что хозяин сегодня обязательно отправится на кладбище, как это заведено у него всякий раз в годовщину смерти маленькой Франциски? А это значит, что нас опять ожидают большие неприятности, потому что ему строго-настрого запрещено покидать дом и выходить на улицу.
Лепорелло (снисходительно): Неужели, ты думаешь, что хозяина можно остановить каким-то домашним арестом? Да, он обведет их вокруг пальца, даже если они вздумают поставить вокруг дома полк солдат!
Сганарелль (безнадежно): Ну, что с тобой говорить, Лепорелло. Ты все равно, что маленький ребенок… (Настойчиво). По крайней мере, хоть не отпускай его одного! Иди за ним незаметно, неслышно. Крадись. Пригибайся. Прячься. А в случае чего – налетай, кричи, свисти, коли, бейся, не жалея кулаков!.. (Вдруг замирает, прислушиваясь).
Лепорелло (тревожно): Что?
Сганарелль (шепотом): Он проснулся и идет сюда.
Вскочив с кресла и стараясь не шуметь, Лепорелло быстро выходит на цыпочках из кабинета. Вслед за ним выходит Сганарелль. В ту же минуту из соседних дверей появляется Дон Гуан. На нем ночная рубаха до пят, на голове колпак. Он худ, небрит и бледен. Медленно идет к креслу, где только что сидел Лепорелло.
Дон Гуан (бормочет): Ну, спасибо Тебе… Спасибо, отнимающий покой. Вижу, Ты не забываешь Гуана. Снова послал ему этот сон. (Остановившись возле кресла). Словно хотел сказать: вот, погляди-ка, опять Я вывел тебя из Египта. Разбудил пинком, как ленивую лошадь. Освежил тебе память. Не дал забыть. Что бы ты только делал без Меня, благородный дон?.. (Опустившись в кресло, смеется почти беззвучно). Ах, Боже мой, Боже мой!.. Что бы я без Тебя делал… (Закрыв лицо руками, сидит несколько мгновений молча).
Короткая пауза.
(Подняв голову, сердито). Да, ничего! Ничего!.. Жил бы себе в Египте, как живет весь мир, и не таскался бы по пустыне от одного сновидения к другому, как последний дурак!.. (Помолчав, с деланным равнодушием). Да пошли хоть еще десять тысяч снов! Что они мне? И без Твоих подсказок моя память долговечнее горных снегов… (Тихо). Вот если бы Ты умел обращать прошлое в ничто… (Мечтательно). О-о… (Помолчав, без выраженья). Но ведь Ты не умеешь. Или не хочешь… (Смолкает).
Сганарелль (осторожно заглядывая в комнату): Звали, ваша милость?
Дон Гуан (глухо): Не тебя…
Сганарелль: Лепорелло?
Погруженный в свои мысли, Дон Гуан не отвечает.
(Нерешительно). Так я пойду, позову его…
Дон Гуан молчит. Пауза.
Сганарелль (робко): Ваша милость?..
Дон Гуан (негромко): Скажи-ка, Сганарелль, ты часто видишь сны?
Сганарелль: Кто? Я?.. (Бодро). Да, что вы, ваша милость. Совсем не вижу.
Дон Гуан: Что, никогда?.. Скажите, пожалуйста… (Слегка насмешливо). А ведь это значит, что небеса к тебе благосклонны, поросенок. (
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
Книга «Естественная история воображаемого» впервые знакомит русскоязычного читателя с творчеством французского литератора и художника Пьера Бетанкура (1917–2006). Здесь собраны написанные им вдогон Плинию, Свифту, Мишо и другим разрозненные тексты, связанные своей тематикой — путешествия по иным, гротескно-фантастическим мирам с акцентом на тамошние нравы.
Роман «Безумие Дэниела О'Холигена» впервые знакомит русскоязычную аудиторию с творчеством австралийского писателя Питера Уэйра. Гротеск на грани абсурда увлекает читателя в особый, одновременно завораживающий и отталкивающий, мир.
Эта история с нотками доброго юмора и намеком на волшебство написана от лица десятиклассника. Коле шестнадцать и это его последние школьные каникулы. Пора взрослеть, стать серьезнее, найти работу на лето и научиться, наконец, отличать фантазии от реальной жизни. С последним пунктом сложнее всего. Лучший друг со своими вечными выдумками не дает заскучать. И главное: нужно понять, откуда взялась эта несносная Машенька с леденцами на липкой ладошке и сладким запахом духов.
Каждый аромат рассказывает историю. Порой мы слышим то, что хотел донести парфюмер, создавая свое творение. Бывает, аромат нашептывает тайные желания и мечты. А иногда отражение нашей души предстает перед нами, и мы по-настоящему начинаем понимать себя самих. Носите ароматы, слушайте их и ищите самый заветный, который дарит крылья и делает счастливым.
Россия и Германия. Наверное, нет двух других стран, которые имели бы такие глубокие и трагические связи. Русские немцы – люди промежутка, больше не свои там, на родине, и чужие здесь, в России. Две мировые войны. Две самые страшные диктатуры в истории человечества: Сталин и Гитлер. Образ врага с Востока и образ врага с Запада. И между жерновами истории, между двумя тоталитарными режимами, вынуждавшими людей уничтожать собственное прошлое, принимать отчеканенные государством политически верные идентичности, – история одной семьи, чей предок прибыл в Россию из Германии как апостол гомеопатии, оставив своим потомкам зыбкий мир на стыке культур.
Знаменитый актер утрачивает ощущение собственного Я и начинает изображать себя самого на конкурсе двойников. Бразильский автор душеспасительных книг начинает сомневаться во всем, что он написал. Мелкий начальник заводит любовницу и начинает вести двойную жизнь, все больше и больше запутываясь в собственной лжи. Офисный работник мечтает попасть в книжку писателя Лео Рихтера. А Лео Рихтер сочиняет историю о своей возлюбленной. Эта книга – о двойниках, о тенях и отражениях, о зыбкости реальности, могуществе случая и переплетении всего сущего.