Лили Марлен. Пьесы для чтения - [40]
Дон Гуан (подняв голову, грозно): Лепорелло!
Лепорелло (поспешно вскочив): Что прикажете?
Дон Гуан: Сколько тебя надо предупреждать, чтобы ты следил за своим длинным языком? Или ты хочешь, чтобы я его тебе укоротил?
Лепорелло: Виноват.
Дон Гуан: Иди сюда. (Поднимаясь из-за стола).
Лепорелло медлит.
Иди, иди…
Лепорелло: Зачем?
Дон Гуан: Сейчас узнаешь… (Выходя из-за стола). Садись. (Усаживает Лепорелло на свое место). Теперь бери перо… Да, бери же, говорю тебе!
Лепорелло (оскорблен): Зачем это? Я не писатель, сударь.
Дон Гуан: И, слава Богу. Человечество, стало быть, пока еще может спать спокойно… Бери и пиши. А то у меня уже рука отваливается.
Лепорелло: Вы делаете большую ошибку, хозяин. Знаете, какой у меня почерк? Потом не пеняйте.
Дон Гуан (мягко): Не испытывай мое терпение, болван. ( Задумчиво пройдясь по кабинету). Пиши, да поаккуратнее, пожалуйста. (Начинает диктовать).
Лепорелло, страдальчески морщась, записывает.
«И вот…». Пиши: «И вот…»
Лепорелло (с отвращением): Да, написал, написал…
Дон Гуан: «И вот, повинуясь более голосу страсти, нежели рассудку, что свойственно скорее, юности, чем зрелости…»
Лепорелло: «…зрелости…»
Дон Гуан: «…я передал ей записку…»
Лепорелло: «…записку…»
Дон Гуан: «…в которой умолял прийти в мой номер, нисколько, впрочем, не надеясь на успешный исход своего предприятия». Точка.
Лепорелло: Нельзя ли чуть помедленнее, сударь?
Дон Гуан: Нельзя. Я обещал закончить к концу месяца, а он уже не за горами. Пиши. (Диктует). «Трудно передать мое изумление, когда вечером того же дня, она легко постучала в мою дверь». (Сам с собой, прохаживаясь по кабинету, сквозь зубы). Боже мой, откуда только берутся эти нелепые слова?.. Так, словно я начитался сентиментальных романов или целый день провел в обществе старых дев… (Лепорелло). Ты должен ее помнить. Это было в «Королевской гостинице», в год, когда появилась косматая комета, во время карнавала.
Лепорелло (подозрительно): Постойте-ка… Рыжая?
Дон Гуан: Я бы не сказал. Скорее шатенка.
Лепорелло: Говорю вам, рыжая, как наш покойный кобель!.. Как же не помнить! Она чуть не сломала мне руку и разбила лоб. Да, в придачу, порвала новый камзол. (Ворчливо). И как только у вас рука поднимается такое сочинять! (Передразнивая). «Легко постучала в мою дверь…» Да, если хотите знать, она постучала в вашу проклятую дверь моей собственной головой! (Обиженно смолкает).
Дон Гуан: Кажется, я что-то припоминаю… (Наливает в бокал вино и пьет).
Короткая пауза.
Что, больно было?
Лепорелло обиженно отворачивается.
Понимаю. Обидно.
Лепорелло: И ведь совершенно ни за что!
Дон Гуан (задумчиво): Припоминаю, что у меня в тот вечер тоже не все сложилось гладко… (Поспешно). Правда, это было так давно, что иногда мне кажется, что все это мне только приснилось. (Осторожно). Надеюсь, друг мой, ты больше ничего не помнишь?
Лепорелло (не без удовольствия): Пусть ваша милость не изволит беспокоиться. Прекрасно все помню.
Дон Гуан (настороженно): Позволь… Что же ты можешь помнить, когда тебя там не было?
Лепорелло: Ежели ваша милость хочет сказать, что меня там не было, так сказать, непосредственно, то тут я, конечно, согласен. (Загадочно). Непосредственно-то меня, может, и не было. А вот опосредствованно даже очень и очень было.
Дон Гуан: Как ты иногда странно выражаешься, Лепорелло… Ну, что это значит – «опосредствованно»?
Лепорелло: Это значит, что я присутствовал там незримо… А выражаюсь я, уж извините, так, как выражаются в хороших книгах.
Дон Гуан (сердито): Оставь книги в покое… Отвечай, черт возьми, как это получилось, что ты присутствовал там незримо?
Лепорелло: Да так, ваша милость, что я находился по соседству с вашей милостью, буквально в двух шагах, но только на балконе. Или, как поется в песне – «в тени акации душистой». (Хихикает).
Дон Гуан (догадываясь): Так ты подглядывал!.. Ах, мерзавец!.. Как же ты осмелился, скотина такая?
Лепорелловиновато разводит руками.
Ей-Богу, следовало бы надрать тебе уши, негодяй. (Не спеша идет по кабинету с бокалом в руке).
Короткая пауза.
(Вернувшись к столу). Ах, мошенник, мошенник… Ничего не забыл?
Лепорелло: Когда твоей головой стучат в дверь, сударь, такое забудется не скоро.
Дон Гуан: Ей-Богу, такую память следует, скорее, называть злопамятной… А ну-ка, напомни мне тогда, если помнишь, что она сказала, когда переступила порог моего номера?.. Ну-ка, ну-ка…
Лепорелло: Да, ради Бога, хозяин… (Вспоминает). Она сказала: «Вот и я, дорогой»… Нет, погодите. Она сказала не так… Что же она сказала?.. Ага! Она сказала… (Жеманясь, тонким голосом). «Я пришла, дорогой». (Своим голосом, твердо). Вот что она сказала, ваша милость. (Чужим голосом). «Я пришла, дорогой». (Своим голосом). Да еще покачала бедрами, если вы забыли. Вот так. (Встав из-за стола, показывает).
Дон Гуан (с интересом): Так, так, так… Ну, а я?
Лепорелло: Неужели же ваша милость не помнит? Прошло-то всего каких-то тридцать лет. Да, как обычно. (Бубнит, выходя из-за стола). «Какое неизмеримое блаженство видеть вас среди этих унылых стен. Вы похожи на цветок, вдруг распустившийся среди колючих терний»… (Своим голосом, мрачно
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История одной ночи двоих двадцатилетних, полная разговоров о сексе, отношениях, политике, философии и людях. Много сигарет и алкоголя, модной одежды и красивых интерьеров, цинизма и грусти.
Роман Флоры Олломоуц «Серебряный меридиан» своеобразен по композиции, историческому охвату и, главное, вызовет несомненный интерес своей причастностью к одному из центральных вопросов мирового шекспироведения. Активно обсуждаемая проблема авторства шекспировских произведений представлена довольно неожиданной, но художественно вполне оправданной версией, которая и составляет главный внутренний нерв книги. Джеймс Эджерли, владелец и режиссер одного из многочисленных театров современного Саутуорка, района Национального театра и шекспировского «Глобуса» на южном берегу Темзы, пишет роман о Великом Барде.
Эта книга – о нас и наших душах, скрытых под различными масками. Маска – связующий элемент прозы Ефима Бершина. Та, что прикрывает весь видимый и невидимый мир и меняется сама. Вот и мелькают на страницах книги то Пушкин, то Юрий Левитанский, то царь Соломон. Все они современники – потому что времени, по Бершину, нет. Есть его маска, создавшая ненужные перегородки.
Прозаик Эдуард Поляков очень любит своих героев – простых русских людей, соль земли, тех самых, на которых земля и держится. И пишет о них так, что у читателей душа переворачивается. Кандидат филологических наук, выбравший темой диссертации творчество Валентина Распутина, Эдуард Поляков смело может считаться его достойным продолжателем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.