Лили Марлен. Пьесы для чтения - [39]
То будем вновь
Крутить любовь
С тобой, Лили Марлен,
С тобой, Лили Марлен.
Лупят ураганным, Боже помоги,
Я отдам Иванам шлем и сапоги,
Лишь бы разрешили мне взамен
Под фонарем
Стоять вдвоем
С тобой, Лили Марлен,
С тобой, Лили Марлен.
Есть ли что банальней смерти на войне
И сентиментальней встречи при луне,
Есть ли что круглей твоих колен,
Колентвоих,
Ich liebe dich,
Моя Лили Марлен,
Моя Лили Марлен.
Кончатся снаряды, кончится война,
Возле ограды, в сумерках одна,
Будешь ты стоять у этих стен,
Во мгле стоять,
Стоять и ждать
Меня, Лили Марлен,
Меня, Лили Марлен.
Кузнечик или Осень Дон Гуана
Сентиментальная комедия в трех действиях
Действующие лица:
Дон Гуан
Лепорелло
Сганарелль
Фергиналь
Тень
Клеопатра
Зять
Бургомистр
Секретарь
Каталина, она же – Доктор Пурсоньяк
Доктор Любек
Франциска
Вор
Незнакомец
Пищик
Капитан
Сторож
Скрипач
Брат Филипп
Действие первое
Кабинет Дон Гуана.
Высокие книжные шкафы, два кресла возле письменного стола, кожаный диван и коллекция холодного оружия на одной из стен. Возле правой и левой кулис – две двери, ведущие во внутренние покои. Рядом с диваном – небольшой закрытый секретер. У стены, в просвете между двух высоких окон – заваленный бумагами стол. Над ним – небрежно повешенный женский портрет. Еще несколько портретов разных размеров, в рамах и без, стоят у стен, возле книжных шкафов, рядом со столом. За кисейными занавесками угадывается городской пейзаж. Судя по открывающемуся из окна виду, кабинет расположен не ниже второго этажа.
Вторая половина дня. Лучи осеннего солнца бьют в окна, положив на пол и стены кабинета розовые тени.
Дон Гуанв домашней одежде, сидит за столом. Он что-то пишет, время от времени обмакивая перо в чернильницу и не обращая внимания на Лепорелло, который вытирает пыль с развешенного на стене оружия.
Лепорелло только что протер тряпкой одну из шпаг и теперь, вместо того чтобы вернуть ее на место, вынул клинок из ножен и встал в боевую позицию. Театрально фехтуя, он то приближается к столу, за которым сидит Дон Гуан, то вновь отступает, отбиваясь от воображаемого противника. Затем, делая зверское лицо, меняет направление и, крестя воздух шпагой, наступает на книжный шкаф. Все это он делает совершенно бесшумно и не без некоторого изящества.
Появляется Сганарелль. В его руках – целая кипа больших и маленьких портретов. С опаской косясь на Лепорелло, он подходит к столу.
Сганарелль: Куда прикажите?
Дон Гуан (не поднимая головы): Куда хочешь.
Недолго думая, Сганарелль сваливает портреты прямо возле стола, затем, наклонившись, смахивает с них рукой пыль. В этот момент, незаметно подкравшись сзади, Лепореллослегка колет его острием шпаги и тут же отскакивает в сторону.
Сганарелль: Ой! (Оглядывается).
Дон Гуан (неподнимая головы): Что еще?
Сганарелль: Он меня уколол.
Лепорелло: Неправда. Я думал, это крыса.
Сганарелль: Сам ты крыса.
Дон Гуан (погруженный в свои мысли, задумчиво): Пошли вон. Оба.
Пятясь задом, Сганарелльотступает. Лепорелло, фехтуя, преследует его до самой двери. Показав ему напоследок язык, Сганарелльисчезает. Лепореллопродолжает фехтовать.
Лепорелло (наконец останавливаясь): Какой великолепный инструмент! Изящный, легкий! Так бы и всадил в кого. (Любуясь). Это ведь та, что вы привезли из Парижа?
Дон Гуан (рассеянно): Я бы настоятельно попросил тебя не называть боевое оружие инструментом. Инструмент – это то, чем коновал отворяет кровь. По-моему, он называется «ланцет» или что-то в этом роде.
Лепорелло (любуясь): Ну, эта-то вещица на ланцет не похожа.
Дон Гуан: Вот поэтому отнесись к ней с уважением.
Лепорелло (вешая шпагу на место): Можете не сомневаться. С самым глубоким уважением и с величайшим почтением. Ведь это она, голубушка, проткнула внутренности Командора. Я-то ее хорошо помню. Странный человек был этот командор. Не вышел ни лицом, ни ростом, зато уж шпагой махал, не приведи Господь! Не хуже ветряной мельницы, ей-Богу. (Смеется). Да только что толку, раз вы его все равно нанизали на шпагу, точно барашка на вертел!
Дон Гуан: Попридержи язык, болван. (Подняв голову). Тебе лучше других известно, что этого никогда бы не случилось, если бы он сам не добивался смерти с таким упорством. (Вновь возвращаясь к бумагам). Судьбе было угодно, чтобы я дал ему то, что он хотел, вот и все.
Лепорелло (глубокомысленно): А вот с этим, хозяин, я, как раз, согласиться и не могу. Так то, оно, может, и так, да только никто на свете не станет бегать за собственной смертью, если, конечно, он уже не окончательно спятил… (Усаживаясь вкресло). Не спорю, есть, конечно, и такие, которые всю жизнь выбиваются из сил, только бы все думали, что им уже ничего не мило, кроме савана и могилы. Скажем, те же поэты, которые только и умеют, что распевать на все лады одну и ту же песню: «любовь прошла, ах, смерть пришла!». Но вы их спросите, сударь, отчего они тогда не умирают? Ага! (Развалившись в кресле). А я вам скажу. Оттого, что все это только пустые слова. Всякий вам скажет, что человек с понятиями не станет искать смерти, даже если он узнает, что его жена – законченная шлюха, как это случилось с покойным Командором, упокой Господь его непутевую душу. И не уговаривайте меня!..
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
История одной ночи двоих двадцатилетних, полная разговоров о сексе, отношениях, политике, философии и людях. Много сигарет и алкоголя, модной одежды и красивых интерьеров, цинизма и грусти.
Роман Флоры Олломоуц «Серебряный меридиан» своеобразен по композиции, историческому охвату и, главное, вызовет несомненный интерес своей причастностью к одному из центральных вопросов мирового шекспироведения. Активно обсуждаемая проблема авторства шекспировских произведений представлена довольно неожиданной, но художественно вполне оправданной версией, которая и составляет главный внутренний нерв книги. Джеймс Эджерли, владелец и режиссер одного из многочисленных театров современного Саутуорка, района Национального театра и шекспировского «Глобуса» на южном берегу Темзы, пишет роман о Великом Барде.
Кузнецов Михаил Сергеевич родился в 1986 году в Великом Новгороде. Учился в Первой университетской гимназии имени академика В.В. Сороки и Московском государственном университете леса. Работал в рекламе и маркетинге в крупных российских компаниях и малом бизнесе. В качестве участника литературных мастерских Creative Writing School публиковался в альманахе «Пашня». Опубликовано в журнале «Волга» 2017, № 5-6.
Эта книга – о нас и наших душах, скрытых под различными масками. Маска – связующий элемент прозы Ефима Бершина. Та, что прикрывает весь видимый и невидимый мир и меняется сама. Вот и мелькают на страницах книги то Пушкин, то Юрий Левитанский, то царь Соломон. Все они современники – потому что времени, по Бершину, нет. Есть его маска, создавшая ненужные перегородки.
Прозаик Эдуард Поляков очень любит своих героев – простых русских людей, соль земли, тех самых, на которых земля и держится. И пишет о них так, что у читателей душа переворачивается. Кандидат филологических наук, выбравший темой диссертации творчество Валентина Распутина, Эдуард Поляков смело может считаться его достойным продолжателем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.