Лили Марлен. Пьесы для чтения - [42]
). Эти создания всегда казались мне поначалу такими таинственными, такими непостижимо глубокими, что невольно хотелось погрузиться в эту глубину, словно в утраченный Рай. (Задумчиво). Не знаю, поймешь ли ты, но слишком часто они напоминали мне загадочные страницы Платона или Картезия. Ты вчитываешься в них, надеясь, что они приведут тебя к Истине. Какая-нибудь одна черточка, один намек, и вот ты уже околдован и ждешь чуда, не замечая ничего другого. (Мрачно). Зато уж потом…
Лепорелло (медленно крадется к двери, надеясь улизнуть): Да уж, зато потом…
Дон Гуан (заметив маневр Лепорелло): Стой! Ты куда? (Поднимаясь и выходя из-за стола, молча указывает Лепорелло на свое кресло).
Лепорелло (со вздохом усаживаясь за стол): Но только, заклинаю вашу милость всеми святыми, пожалуйста, не про рыжую!..
Дон Гуан: Ладно. (Задумчиво идет по кабинету)
Короткая пауза.
Помнишь Мануэлу?
Лепорелловспоминает.
Такая высокая, стройная. Глаза как у газели.
Лепорелло: Они у вас все с глазами, как у газели… Не помню.
Дон Гуан: Она еще пыталась обучать тебя хорошим манерам. Правда, без особого успеха.
Лепорелло (без энтузиазма): Ах, эта… Которую вы называли Ходячим Катехизисом?.. Как же не помнить. Она еще хотела, чтобы я выучил наизусть «Нравоучения на каждый день недели», чтобы произносить их перед едой. (С отвращением). Между прочим, триста страниц убористого текста! (Понизив голос). Сказать по правде, когда она попала под лошадь, я, грешным делом, был просто вне себя от счастья.
Дон Гуан (не без грусти): Бедное, бесчувственное создание. Когда мне удавалось уложить ее в постель, мне казалось, что я занимаюсь любовью с логарифмической линейкой. (Решительно). Оставим ее.
Лепорелло (не менее решительно): Оставим! (Поднимается из-за стола).
Дон Гуан (грозно): Куда?
Лепореллоразочарованно садиться. Дон Гуан задумчиво идет по сцене, вспоминая. Короткая пауза.
А что ты скажешь про Инессу, дочь городского архитектора? У нее на левом плече была дивная родинка. (Тихо). Черт бы ее забрал вместе с ней.
Лепорелло (твердо): Про родинку мне ровным счетом ничего не известно. А вот о том, что ваша Инесса была настоящая ведьма, об этом знает весь город… Помните засуху, которая случилась прямо после большого наводнения? Это ее работа.
Дон Гуан: Я говорю о другой Инессе, болван. Той, которая жила в самом конце Нового Квартала и чей отец был городским архитектором. (Сердито). Да, что же ты ничего не помнишь!
Лепорелло: Прекрасно все помню, сеньор. Эта тоже была ведьмой, да только на другой манер… Должно быть, вы опять запамятовали.
Дон Гуан (подозрительно): Что именно я запамятовал, негодяй? (Теряя терпение). Да говори же, наконец!
Лепорелло (поднимаясь из-за стола, чужим голосом, надменно): А о чем прикажите говорить с таким неучем, как вы, сударь? О картах? Или, может быть, о скачках? (Театрально смеется).
Дон Гуан: Что такое?
Лепорелло (чужим голосом): Удивительно, что вы до сих пор еще не ходите на четвереньках!.. (Язвительно). Ах, только не надо делать вид, что мы обиделись! Вам бы только махать своей шпажонкой, да затевать по кабакам драки, вот и все, на что вы способны!.. (Заламывая руки). Боже, как же я несчастна!.. Как я несчастна!..
Что-то вспомнив, Дон Гуан беззвучно смеется.
(Холодно). Это не смешно, господин Гуан. (Схватив со стола первуюподвернувшуюся ему под руку бумагу). Что это?.. Ну, конечно! Вы даже не удосужились прочесть эти прелестные стихи, которые я принесла вам в прошлый раз! (Изумленно). Да вы их даже не подумали открыть! Эти прекрасные, волшебные стихи, которые никого не могут оставить равнодушным, кроме, разумеется, вас, господин Гуан!
Дон Гуан (холодно): Я не большой любитель современной поэзии, сударыня.
Лепорелло (тем же голосом, с сарказмом): О, да!.. Вы не любите поэзию, презираете живопись и ненавидите архитектуру. И все это потому, что вы просто животное. Животные тоже ничего не понимают в живописи и презирают поэзию! (С ужасом). А как вы вели себя вчера в театре! Боже мой!.. Вы ерзали, зевали и, наконец, захрапели, тогда когда все вокруг едва сдерживали слезы! Я чуть не сгорела от стыда!
Дон Гуан: Мне показалось, что это была довольно скучная пьеса, сударыня.
Лепорелло (закатив глаза): Мне дурно!.. Дайте же мне кто-нибудь воды! (Быстро пьет из бокалаДон Гуана). Стыдитесь, сударь! Это был Расин!.. Расин! (Быстро допивает вино).
Дон Гуан: Оставь в покое мое вино!
Лепорелло (по-прежнему чужим голосом): Но ничего! Ничего… Если небу угодно, чтобы я несла этот крест, то я его понесу. Уж будьте спокойны, господин Гуан. Я буду нести его, покуда Создатель не услышит мои молитвы и не просветит ваше каменное сердце… (Ледяным голосом). И не забудьте, господин невежа, что завтра мы идем с вами в оперу…
Дон Гуан (вполголоса): Черта с два!
Лепорелло (показывает на сердце): Посмейте мне только сказать потом, что вы не почувствовали вот здесь, здесь это божественное, пьянящее жжение, этакое, знаете ли щекотание, от которого у всех нормальных людей кружится голова и из глаз текут слезы! (Всхлипывает.)
Дон Гуан (внезапно взорвавшись): Дура! Дура! Дура!
Лепореллов испуге приседает за столом. Пауза.
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
В сборник вошли двенадцать повестей и рассказов, созданных писателями с юга Китая — Дун Си, Фань Ипином, Чжу Шаньпо, Гуан Панем и др. Гуанси-Чжуанский автономный район — один из самых красивых уголков Поднебесной, чьи открыточные виды прославили Китай во всем мире. Одновременно в Гуанси бурлит литературная жизнь, в полной мере отражающая победы и проблемы современного Китая. Разнообразные по сюжету и творческому методу произведения сборника демонстрируют многомерный облик новейшей китайской литературы.Для читателей старше 16 лет.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История одной ночи двоих двадцатилетних, полная разговоров о сексе, отношениях, политике, философии и людях. Много сигарет и алкоголя, модной одежды и красивых интерьеров, цинизма и грусти.
Роман Флоры Олломоуц «Серебряный меридиан» своеобразен по композиции, историческому охвату и, главное, вызовет несомненный интерес своей причастностью к одному из центральных вопросов мирового шекспироведения. Активно обсуждаемая проблема авторства шекспировских произведений представлена довольно неожиданной, но художественно вполне оправданной версией, которая и составляет главный внутренний нерв книги. Джеймс Эджерли, владелец и режиссер одного из многочисленных театров современного Саутуорка, района Национального театра и шекспировского «Глобуса» на южном берегу Темзы, пишет роман о Великом Барде.
Эта книга – о нас и наших душах, скрытых под различными масками. Маска – связующий элемент прозы Ефима Бершина. Та, что прикрывает весь видимый и невидимый мир и меняется сама. Вот и мелькают на страницах книги то Пушкин, то Юрий Левитанский, то царь Соломон. Все они современники – потому что времени, по Бершину, нет. Есть его маска, создавшая ненужные перегородки.
Прозаик Эдуард Поляков очень любит своих героев – простых русских людей, соль земли, тех самых, на которых земля и держится. И пишет о них так, что у читателей душа переворачивается. Кандидат филологических наук, выбравший темой диссертации творчество Валентина Распутина, Эдуард Поляков смело может считаться его достойным продолжателем.