Лилея - [36]

— Ну уж и вперед! — Весело прозвучал голос Кати, еще чуть тусклый, но исполненный бодрости.

Нелли с трудом приподнялася на локте с каменного полу, прямо на который ее и опустили подкупленные сторожа. Катя уже стояла на коленях, силясь встать на ноги. Параша лежала недвижимо.

— А с волосьями-то обошлось, а? Нето б ходить вам обеим с голыми головами!

— А почему нам, не тебе?

— Бабы на рынке говорили, им только светлые волоса нужны, в моде у них парики белокурые, как у волков овечьи шкуры!

— Катька, так ты знала про волоса?!

— Вестимо, знала! Чего раньше времени-то огорчать?

— Ну, уж этого я тебе по гроб жизни не забуду, — Нелли расхохоталась, хотя от смеха больно ломило в ребрах.

ГЛАВА XIII

— Эх, поясница моя не даст на кровать ее переложить, — подосадовала женщина, склоняясь над Парашей. — Да и вы слабые обеи. Вставайте с полу-то, вставайте, на камнях валяться — хворей набираться. Я уж не отважилась синим молодчикам велеть вас получше уложить, хоть и дурни, да мало ли.

— И то чуть не догадался один, — Нелли, присев, оглядывалась по сторонам.

Множество убогих жилищ довелось ей повидать за недели странствий, но это чем-то отличалось от прочих. В большом камине с нечищеной сто лет решеткою булькал на крюке котел, это и был единственный свет в комнате, где уже начало темнеть. Впрочем, днем едва ль было тут много светлей, чем ночью: два забранных сероватой слюдою окошка казались слишком уж малы, а с третьего, в коем пластинки давно повылетели из своих свинцовых рамок, ставень, похоже, не снимался никогда. Единственную, широченную, кровать украшал темный бархатный полог, даже в игре сполохов неверного пламени устрашающе драный и пыльный. Не хотела б Нелли его разглядывать при ярком свете.

— Да ты уж, Кандилехо, могла б поболе зелья налить. Тютелька в тютельку пришлось, без запаса.

— Да побоялась, матушка Мадлон, так оно и вовсе можно не оттаять. — Катя, к вящему изумлению Нелли, говорила по-французски, хотя и произносила дурно. — Что-то Прасковья долго не очухается, а?

— Не бось, будет жива. Всяк по-своему такое питье выносит. К тому ж вы бабы рожавшие, а она девка.

— Катька, а у тебя вправду дети есть? — Нелли поднимала руки, сгибала ноги, разминая тело, выгоняя остатки незримых иголочек. — И откуда, ты, добрая женщина, знаешь, что есть у меня сын? Что я замужняя, а Прасковья нет, это понятно, по кольцу да по убору.

— Прям тебе, по убору! — фыркнула Катя вместо той, кого назвала Мадлон. Та, меж тем, наклонилась вновь над Парашей с чашкою и тряпицей в руках. — Дети у меня есть, но мало, трое.

— Мало?! Мы ж еще молодые!

— Двадцать два года, не такая уж молодость. У других по пятеро бывает. Старший, Янко, маленькой барон цыганский.

— Будет бароном после твоего мужа? — Нелли, в отличье от совершенно успокоившейся Кати, наблюдала исподволь, как Мадлон отирает Парашино лицо мокрым полотном. Какое ж оно бледное!

— Зачем будет? Он уж сейчас барон.

— Ты разве тоже вдова? — голос Нелли упал.

— Нет же, — отмахнулась Катя. — У нас все по-другому, тебе объяснять — только запутывать. — Про Филиппушку лучше скажи.

— Не могу теперь, — сквозь зубы проговорила Нелли. — Лучше меньше сейчас вспоминать, ужо после погорюю. Мне сейчас Романа надобно найти да отобрать у них, у синих.

— Роман, твой сын?

— Платон мой сын, дома остался, ну не дома, неважно. А Роман брат, девять годов ему о прошлой неделе сравнялось, уж ты не застала.

— Девять годов? Так вот она, тень двойная на луне! Я-то в толк взять не могла все годы! — Катя покрутила головою по плечам. — Ох, задеревенела вся, мочи нет!

Параша еле слышно застонала.

— Ну, Бог троицу любит, — довольно заметила Мадлон. — Есть у меня славное винцо, пополам с водицей напьетесь, вовсе ладно будет. Слышишь, златовласая моя, все ладно с твоей подружкой! А ты, Кандилехо, чай, вовсе отошла?

— Ты знаешь ее цыганское имя? — Да, в первый раз Нелли не показалось, женщина вправду обращалась к Кате по-свойски.

— А сама я кто, по-твоему, златовласая?

На цыганку женщина ну никак не походила: серый чепец, серый передник, все самого грубого полотна, темное платье винного цвету, ни ленточки, ни колечка. Не непременно надобно цыганке быть в цыганском наряде, да только та же Катя, еще почитая себя крестьянкою, страх как любила все красное. К яркому любовь у цыган в крови.

— Цыганку и единственный цветочек выдаст, — усмехнулась Мадлон, верно поняв изучающий взгляд Елены. — Не веришь? Глянь!

Из почерневшей глиняной вазы, украшавшей каминную доску, женщина вытянула желтый цветок. Что за цветок, Бог весть, верно местный, вовсе невзрачный. Мадлон поднесла цветочек к своему унылому воротнику-стоечке… И невзрачное лицо ее вмиг переменилось от соседства с невзрачным растеньем. Словно вдвое выросли ресницы, брови дрогнули, будто изготовившиеся к полету крылья, желтые искорки засверкали в черноте глаз, словно кувшинки в омуте, темные губы капризно изогнулись…

— Нещасные мы женщины, цыганки, без украшений никак нам нельзя, — Мадлон засмеялась, а вослед за ней и Катя.

— Вот уж верно, в строгом наряде в тебе цыганки не признать, — согласилась Нелли. — Только из чего иметь столь безобидный секрет?