Ликующий джинн - [29]

— Дядь Вить… А вы не забыли — у меня еще и молстар есть! И снолуч.

Трубка замолчала, словно отключилась.

— Дядь Вить! Дядь Вить! Алло! Алло!

— Это меня твоя мысль сокрушила, — раздался наконец ответ. — Я опять чуть не сел. И ведь правда: у нас есть еще молстар и снолуч. А я и забыл про них. Ты, кажется, думаешь, что их можно задействовать? И, может, знаешь уже как?

— Еще нет. Я только-только о них вспомнил. — О Стасе, о его нежданной подсказке, Славик решил не говорить.

— И я пока не врубился… Но… у меня уже будет, чем манипулировать, когда моя бедная голова придет в порядок. Чем жонглировать. Молстар, снолуч. Снолуч — молстар — снолуч… Но кого старить, кого омолаживать? Кого укладывать в сон — вот в чем вопрос! Братков? Какой смысл? Шефа? Если его омолодить — он только порадуется этому. Если состарить — он может умереть. Да и где его найти?..

Кубик помолчал.

— Какая-то острая мысль насчет этой ситуации, конечно, существует в природе, в Космосе, говорят, или в Информационном поле, которое окружает нашу планету, но в мою проспиртованную голову она не приходит… Ты минута как из школы?

— Еще даже не разделся.

— Давай раздевайся и обедай. Дома один?

— Один.

— Питя не показывался?

— Ох, если бы!

— Вот кто решил бы нашу задачу в одну минуту! Молстар — снолуч — снолуч — молстар… — зачем-то повторил Кубик.

Оба вспомнили Питю и оба помолчали.

— Обедай, — повторил художник и положил трубку.

Чтобы обрисовать сегодняшнее настроение Славика, нужно было бы произнести слова старой доброй игры: "Теплее… Теплее…". И где-то неподалеку, чувствовал он — может быть совсем близко, под подушкой, например, — находилось "Горячо!". Решение их задачи спрятано где-то неподалеку.

Обедал Славик, сидя перед компьютером. Он придвинул к дивану напротив монитора низенький кофейный столик, расставил на нем тарелки и ел, не сводя глаз с экрана. Будь он на месте Пити, давно бы показался на сайте.

Шеф

Человеческих мыслей не может пока что считать с мозга ни один прибор. Самые хитроумные из приборов регистрируют электрическую активность мозга, решающего заданную экспериментатором задачу, всяческие импульсы, альфа-ритмы, еще что-то… но вот мыслей, повторим, не читает еще ни одна аппаратура, будь она величиной хоть с комнату, хоть с дом. Мысли — удивительнейшее изобретение природы, их можно даже назвать причудливыми цветами мозга-клумбы — скрыты за стенками черепа. Они возникают, расцветают, множатся, мелькают, вспугнуто разбегаются, рассыпаются, развиваются, растут в длину и в ширину, продвигаются все дальше и дальше в толще серого вещества мозга, которое отвечает за мышление, или гаснут на полпути, или, не в силах преодолеть препятствия, садятся передохнуть, а то и возвращаются назад…

Мысли до сих пор пользуются тайной неприкосновенности.

Мы совершенно не знаем, о чем думает человек, которому мы что-то говорим или рассказываем. Не знаем, что творится за его лбом; мы смотрим на его его лицо — оно улыбается, глаза внимательны, сама голова то и дело кивает… но что думает о нас этот человек, мы, может быть, не узнаем никогда.

Не узнаем, но, бывает, частично догадываемся — по случайным словам или фразам либо же по тому выражению лица, которое как-то пропустит мимо своего контроля наш собеседник.

Шеф (мы описали его чуть раньше) сидел в своей гостиной, служившей одновременно комнатой-музеем для коллекции морских раковин, курил сигарету и молчал. Он был неподвижен, если не считать редких движений его руки с сигаретой. Правда, над его крупной головой с коротким по-армейски ежиком седых волос время от времени поднимались клубы табачного дыма. Человек, хорошо знающий сидящего в кресле, мог бы уверенно сравнить их с… клубами дыма от разрывов снарядов на поле битвы. Потому что молчание шефа и его неподвижность говорили как раз о том, что внутри его черепа, на обоих полушариях мозга, идет сражение. Там движутся войска, там слышится пальба, рвутся бомбы и снаряды, там однорукий военный с седыми висками, видными из-под фуражки, отдает в своем штабе короткие распоряжения, и офицеры, получив их, рубнув рукой воздух у козырька, тут же исчезают…

Шеф был неподвижен, он молчал, и мыслей его никто-никто не знал — не знал ни их направлений, ни как далеко они заходят, каких пределов или, может, запределов достигают…

Вот он шевельнулся, стряхнул в пепельницу на столике красного дерева серую колбаску пепла с сигареты, позвал:

— Борис!

В комнату-музей немедленно вошел небольшого роста мужчина, с черными волосами, но с седыми уже висками, одетый в серый, ладно, как мундир, сидящий на нем костюм.

— Вот что. — Первые слова простучали, как кончик карандаша по столешнице. — Вот что, Боря… — чуть снизил шеф жесткость голоса. — Мы, кажется, не используем тех возможностей, что предоставил нам Его Величество Случай. Нужно, — он поднял блеклые, в красных прожилках (еще одно доказательство, что шеф в данный момент воюет), глаза на подчиненного, — нужно узнать, что за молодой человек в кожаной куртке и красной рубашке приходит к пацану и встречается с ним… Раз. Два: узнать, что все-таки говорят соседи об исчезновении мальчишки неизвестно куда на две недели. Соседи иногда знают очень много… Есть и третье. Не скрывается ли за скромным названием фирмы, где работает старший Стрельцов, что-то другое, какой-то исследовательский центрик? В общем, мне нужны ее связи.