Лидина гарь - [2]

Однажды пришел он домой не в духе, под хмельком. Бражничал с мужиками. А те из зависти, что ему такая краса досталась, горазды были позабавиться и постоянно его подзадоривали, рассказывая всякие выдумки об Ульяне Петровне. Вот и на сей раз особо допекли, раздразнили зверя.

Вошел он в избу и ни с того ни с сего хвать Ульяну Петровну за косы и давай бутузить. Бьет и молчит. Молчит и Ульяна Петровна — уж привыкла к его лихомани. А сынок-то Селивёрстушка дома был. Со страху под лавку шмыгнул и тоже молчит, только тихо постанывает, когда глухо кулак отцовский опускается.

Темной злобе своей Павел Калистратович дал полную волю, остановиться не мог. Притомившись, переступил с ноги на ногу, косы на руку намотал (они у Ульяны Петровны длинные были) и опять взялся бутузить. А сынок между тем, не мешкая, выскочил из-под лавки и с плачем бегом в дверь кинулся, к соседям.

Пришли мужики, отняли Ульяну Петровну, но уже бесчувственную. А ночью она умерла, не приходя в сознание. У могилы Павел Калистратович в гробу перекрестил ее и, тяжело вздохнув, сквозь слезы сказал:

— Ну, Ульянушка, не осуди, бог тебя дал в красе и ясности, бог тебя и взял, не затуманив взора. Не думал я, что так скоро отлетит душа твоя. Пожить-то в ласке да охоте нежной не привелось. А хотелось…

И пошел с кладбища прочь, не ожидая, когда могилу засыплют.

Однако родня Ульяны решила все-таки упечь его на каторгу. Кинулись в город Мезень за следователем. Тот скоро приехал, снял дознание. Павел Калистратович от греха не отпирался. Арестовали его, заковали руки-ноги в цепи и в губернский суд повезли. Только недалеко увезли, верст пятнадцать. На первой же переправе через реку, перед деревней Усть-Кымой, на середине, на самой глубине, где вода, как сажа густая, никогда не проглядывается, выбросился он из лодки. Да и канул как камень на дно. Охранники, сколько ни ныряли, так и не выловили.

Лишь на третий день ниже ямы верст за пять нашли его мертвого на песчаной отмели. Привезли в Лышегорье и, уже как прощенного за грех свой, похоронили рядом с могилой Ульяны Петровны.

Вот так со смерти отца и матери началась сиротская жизнь Селивёрста, от этого момента он особо помнил ее и счет годам своим вел.

А воспитывала его Елена Петровна, старшая сестра матери. Была она женщиной доброй, с мягким, уступчивым сердцем, вдовая, бездетная и тепла душевного на любимого племянника не жалела, выходила, вынянчила его. Да долго-то пожить и ей не привелось. Когда Селивёрсту было лет семнадцать, она тяжело занемогла.

— Чувствую я, надежды на жизнь у меня — никакой, — сказала Елена Петровна. — Веди, голубеюшко, хозяйку молодую.

И он вскоре женился, взяв Лиду, младшую дочь Ильи Ануфриевича Поташова.

Вслед за Селивёрстом, где-то тут же сразу, чтобы не отстать от друга, женился и Егор. И взял в жены Татьяну, самую близкую подругу Лиды.

А тетушка похворала-похворала да вскоре после свадьбы племянника и умерла…

Попервости Селивёрст берег Лиду, детей не заводил, думал, еще успеет. Хотели они поначалу пожить в собственное удовольствие, дом новый срубить, а уж тогда и деток растить… Дом рубил он вместе с Егором. Когда поставили один, взялись за другой по соседству, крыльцо в крыльцо — для семьи Егора. Только поставили дома, въехали, обжились, а пожить-то и не успели, как это нередко бывает.

Взяли их в солдаты, на царскую службу. Думали откупиться, да припасу маловато было, чиновник по набору больно много запросил. Кузьма Петрович тот и рядиться не стал, наказал Егору служить. А Селивёрст к отцовой родне сунулся, к тем, кто был посостоятельнее, но помощи не нашел.

Вот и оставил он свою Лиду одну. А у Егора с Татьяной двое детей уже было. Викентий да Ульяша.

Уезжали они на петров день. Тепло, солнце печет, все в цвету, природа в полной радости. А у Селивёрста и Егора вот такая горькая печаль, упавшая ни к часу, ни ко времени.

Из Лышегорья новобранцами уходили трое. Третий был Семен Елуков — погодок и дружок их близкий, тоже сын хозяина многодетного Никиты Петровича.

По обычаю, уж давно сложившемуся в Лышегорье, полдеревни двинулось их провожать. А впереди поп, отец Василий, непременный участник проводов в солдаты. Иногда кто-нибудь из новобранцев ненароком обронит: «Батюшка, да мы же безбожники, ведь сам знаешь, с детских лет в церкви не бывали…»

«А то уж дело ваше, — обязательно ответит он, — не божье. Ему ведомо, что вы творите. Но поскольку идете вы служить Отечеству, мое дело, как его служителя, напутствовать вас. Так веками велось. Отец наш преподобный Сергий Радонежский самого Димитрия Донского с войском и ополченцами благословил Отечеству послужить… С того времени корень ведется. Помните, сыны, о том, и святостью той душу омывайте в час трудный…»

Молодежь уважительно умолкала, внемля словам отца Василия.

На выходе из деревни, на красивом крутолобом пригорке над рекой, откуда дорога устремлялась вниз на луговину, на вольный простор, провожающие останавливались. Обыкновенно здесь, у Аввакумова креста, отец Василий совершал прощальный молебен…

Крест этот был самой большой примечательностью Лышегорья. По преданию, поставлен он был поздней осенью 1667 года, когда протопопа Аввакума с сотоварищами, по приговору суда патриархов, везли в пожизненную пустозерскую ссылку. А на этом пригорке была стоянка ссыльных и сопровождающих их стрельцов. Поскольку время стояло осеннее, позднее, они решили подождать заморозков перед тем как двинуться в безлюдную печорскую тайболу. Ежедневно к Аввакуму приходили со всех окрестных деревень десятки богомольцев, многие из них вели с ним беседы о том, какой им веры держаться…