Лицом к лицу. О русской литературе второй половины ХХ – начала ХХI века - [14]

Возвращаясь в заключение этой заметки к ее началу, напомню, что в статье Тынянова обсуждается «сомнительная ценность» иллюстраций. Однако для исследователя, пытающегося построить читательскую историю литературы и закономерно видящего в иллюстраторе текста в первую очередь более или менее внимательного читателя-интерпретатора, ценность иллюстраций сомнению не подлежит.

«Москва» и «Петушки» у Андрея Белого

– …баба моя, Матрена, – хииитрая баба – иии!

«Серебряный голубь»[43]

– И-и-и-и-и, – заверещал молодой Митрич, – какой дяденька, какой хитрый дяденька…

«Москва – Петушки»[44]

В одной из заключительных главок романа Андрея Белого «Серебряный голубь» сектант и убийца Сухоруков спьяну выхваляется перед главным героем произведения Петром Дарьяльским:

А я буду тем самым медником: Сухоруковым; ты, конечно, слыхал обо мне: Сухоруковых знают все: и в Чмари, и в Козликах, и в Петушках.

Петр вспомнил вывеску, что на Лиховской площади, где жирными было выведено буквами «Сухоруков»[45].

Петушки, как видим, предстают в «Серебряном голубе» местом, на которое распространяется влияние секты «голубей», чей «штаб» базируется в городе со зловещим названием Лихов.

Спасаясь от «голубей» (в той же седьмой главе), Дарьяльский пытается уехать из Лихова в Москву по железной дороге. Эта попытка главного героя романа обречена на провал:

– Черт бы побрал медника!

Подходя к кассе, Дарьяльский видел, что она заперта.

– Когда же поезд?

– Э-э, барин, поезд ушел, тово более часу!..

– Когда следующий – в Москву?

– Только завтра <…>

А подкрадывался вечер; и все Петр сидел тут, отхлебывал пиво – золотое пиво, запекавшееся пеной у него на усах[46].

В поэме «Москва – Петушки», созданной усердным читателем Андрея Белого Венедиктом Ерофеевым в 1969 году, ситуация «Серебряного голубя» вывернута наизнанку: у Ерофеева главный герой пытается на электричке бежать из дьявольской Москвы в благословенные Петушки.

Эта попытка также оказывается безуспешной; ночью героя зверски убивают в московском подъезде четверо негодяев:

Они приближались с четырех сторон, поодиночке. Подошли и обступили с тяжелым сопением <…> дверь подъезда внизу медленно приотворилась и не затворялась мгновений пять <…> А этих четверых я уже увидел – они подымались с последнего этажа <…> Они даже не дали себе отдышаться – и с последней ступеньки бросились меня душить, сразу пятью или шестью руками; я, как мог, отцеплял их руки и защищал свое горло, как мог <…>

– Зачем-зачем?.. зачем-зачем-зачем?.. – бормотал я.

<…> и с тех пор я не приходил в сознание и никогда не приду[47].

Эта сцена почти наверняка восходит к финальным страницам «Серебряного голубя», описывающим, как четверо сектантов под предводительством Сухорукова убивают Дарьяльского:

Петр видел, как медленно открывалась дверь и как большое темное пятно, топотавшее восемью ногами, вдвинулось в комнату <…>

– За что вы это, братцы, меня?

<…>

– Веревку!..

– Где она?..

– Давни ошшо…

«Ту-ту-ту», – топотали в темноте ноги; и перестали топотать; в глубоком безмолвии тяжелые слышались вздохи четырех сутулых, плечо в плечо сросшихся спин над каким-то предметом <…> он отошел; он больше не возвращался[48].

Возможно, к «Серебряному голубю» (хотя, скорее всего, не только к нему) восходит и знаменитый финальный парадокс «Москвы – Петушков»: ангелы, на протяжении поэмы сопровождавшие главного героя в его скитаниях, оказываются носителями злого, дьявольского начала: «И ангелы засмеялись <…> Это позорные твари, теперь я знаю». Напомним, что и в романе Андрея Белого персонажи, первоначально предстающие носителями чуть ли не святости (столяр Кудеяров), в итоге оборачиваются едва ли не прислужниками сатаны.

Утерянный ключ к рассказу В. Шукшина «Срезал» (1970)

Впервые напечатанный в «Новом мире» (1970. № 7), этот рассказ – один из самых известных у Василия Шукшина. Он вошел в школьную программу и многократно анализировался исследователями. Многие из них пытались ответить на едва ли не на главный вопрос, который возникает после прочтения рассказа: как нам следует относиться к главному герою, Глебу Капустину, чье хобби заключалось в том, чтобы «срезать» «знатных людей», уехавших в город из деревни Новая и время от времени возвращавшихся домой на короткую побывку? А. Урбан назвал Капустина одним из «пустозвонов, паразитирующих на том, что называют информационным взрывом»[49], В. Апухтина усмотрела в поведении Глеба черты «некоего мессианства, вероучительства, гордого сознания своей непогрешимости и неограниченного права всех и вся обличать»[50], а Л. Бодрова – даже вариант русского ницшеанства[51]. Ей возражал А. Куляпин, полагавший, что «в ницшевском контексте никакой» Глеб Капустин «не герой, а носитель морали рабов»[52]. И наконец, В. Яранцев увидел в главном герое рассказа «Срезал» «своеобразного Разина», «шаржированного обстоятельствами растущей “культурной” пропасти между городом и деревней»[53].

Не вносит ясности в вопрос о правильном читательском отношении к Глебу Капустину и подготовительная заметка к рассказу «Срезал» из записной книжки Шукшина:

Приехал в село некий ученый человек, выходец из этого села… К земляку пришли гости. А один пришел «поговорить». И такую ученую сволочную ахинею понес, так заковыристо стал говорить! Ученый растерян, земляки-односельчане с уважением и ужасом слушают идиота, который, впрочем, не такой уж идиот