Лицензия на убийство. Том 1 - [30]

Но с другой стороны, выходов из ситуации не предвиделось вообще никаких. И не то чтобы Лёха смирился, но заметно погрустнел. А вот полковник с каждой минутой становился всё веселее и веселее.

«В кураж входят ящеры», — злобно подумал бывший штурмовик.

— Стол готовьте! — приказал начальник тюрьмы, и охранники мигом откуда-то притащили стол и поставили его посредине спортзала.

К одному краю подтащили Лёху, к другому Жаба. На середину стола поставили что-то на подносе. Что именно — видно не было, так как всё это было накрыто большой белой скатертью. Справа и слева от подноса поставили по канделябру, в них зажгли свечи, основной свет в спортзале приглушили.

Перед Лёхой положили огромную разделочную доску, на неё большой искривлённый нож и поставили рядом серебряную чашу.

— Сердце должно минут пятнадцать полежать. Отдохнуть, так сказать, подышать. Тогда оно станет мягче, — спокойно объяснил бывшему штурмовику повар, уловив его непонимающий взгляд.

Причём объяснил так учтиво и искренне, будто не Лёхино сердце собирались класть в эту чашу, а фрукты или мороженое.

— А сразу сожрать слабо? Зубы сломать боитесь, ящеры? — огрызнулся пленник.

— Должно быть не только символично, но и вкусно! — с тем же радушием опять пояснил повар. — Я Ваше сердце ещё специальным соусом полью — он его дополнительно размягчит.

С этими словами повар поставил на стол небольшую бутылочку с мутной жидкостью — вероятно, тем самым соусом.

— Моё сердце не смогли размягчить даже слёзы бывшей жены при разделе имущества, — мрачно сказал Ковалёв. — А твой тухлый соус и подавно не сможет!

— Что Вы! Это чудный соус из жёлтой кхэлийской лианы! Лучшее средство для такого случая. Я Вас уверяю, Ваше сердце будет как суфле!

«Это просто какой-то сюрреализм», — подумал Лёха.

Он ещё не смирился с тем, что его собираются есть, но уже догадывался, что выхода нет. В помещении ещё сильнее приглушили свет, включили какую-то не то музыку, не то завывания — видимо, что-то из фольклора цванков, и начальник тюрьмы опять подошёл к временно заключённому Ковалёву.

— Пора, — сказал полковник настолько душевно, насколько позволил его артикуляционный аппарат. — Это красивый обычай! Пойми и прими как должное!

— Сейчас сам примешь по самое «не хочу», аллигатор! — снова закричал Лёха и попытался вскочить со стула, одновременно стараясь высвободить руки из наручников.

У него ничего не получилось — точнее, получилось, но не то, что планировал. Комедиант просто упал со стулом на пол, довольно сильно ударившись лицом. Его подняли и посадили обратно перед столом.

— Да успокойся ты уже, наконец! — недовольно пробурчал начальник тюрьмы. — Всю церемонию нам портишь! Что ты за человек такой вредный? Веди себя прилично!

Цванк сокрушённо покачал головой. Он так искренне обиделся на Лёху, что тот ему портит вечеринку, как будто Ковалёв не жизнь себе пытался спасти, а например, случайно сел на именинный торт.

— Ылиыэ, давай! — обратился начальник тюрьмы к заключённому, с которым Лёха выходил на поединок.

Тот подошёл к Лёхе и взял со стола нож. Бывший штурмовик закрыл глаза и приготовился к удару. Прошла секунда, за ней другая, но удара не последовало.

«Ждут моей истерики, — подумал Ковалёв. — Не дождутся. Сейчас главное — не открывать глаза. Ну, где ты там, чудище? Режь уже, не томи!»

Однако чудище медлило. Лёха начал немного психовать — всё же ситуация к этому очень располагала. Но не тот он был человек, чтобы открыть глаза и доставить цванкам удовольствие увидеть в них страх. Не факт, что этот страх там появился бы, но лучше было не рисковать — всё же раньше из Ковалёва никогда не готовили ужин, мало ли какие эмоции могли появиться в самый ответственный момент.

«Не тяните время, уроды, — думал стендап-комедиант. — Режьте уже быстрей, жрите сердце бравого штурмовика Лёхи Ковалёва и устраивайте свою крокодилью вечеринку, на которой потом доедайте меня всем гамузом — чего уж там, сегодня ваш день».

Прошла минута, но никто так и не вскрыл Лёхину грудную клетку в поисках его горячего и храброго сердца. Но до него донеслись какие-то странные шоркающие звуки.

«Нож, что ли, решили подточить? Вот же твари, будто заранее не могли», — подумал комедиант, совсем уже разозлился и всё же немного приподнял веки.

Если бы не наручники, Ковалёв принялся бы тереть глаза, чтобы убедиться в реальности увиденного. Картина, представшая перед ним, никак не вписывалась в ранее утверждённый план вечеринки: цванк по имени Ылиыэ огромным ножом нарезал на доске колбасу. Тот самый рептилоид, который должен был уже есть Лёхино сердце или, как минимум, положить его в чашу для маринования в соусе из жёлтой кхэлийской лианы, просто нарезал колбасу аккуратными тонкими кружочками. Обычную варёно-копчёную колбасу.

Тряпочную скатерть с подноса уже убрали, на нём стояли бутылка вина, графин с соком и три бокала. Начальник тюрьмы, еле сдерживаясь от смеха, подошёл к Лёхе и сказал:

— Теперь мы в расчёте.

Он сам снял с бывшего штурмовика наручники, с Жаба их снял один из охранников. Все присутствующие рептилоиды улыбались, а кое-кто даже смеялся.

— А ты говорил, что цванки шуток не понимают и шутить не умеют, — как ни в чём не бывало, сказал начальник тюрьмы и весело посмотрел на Лёху. — Берёшь свои слова обратно?