Либерализм: взгляд из литературы - [71]
Напомню, кстати, что и идеологическое размежевание не сегодня возникло. Уже в 1995 году П. Басинский выступил с оскорбительной статьей против А. Немзера. Все это запомнили, но редко кто помнит повод к статье. А поводом была проза А. Варламова, который, как он сам признавался, сильно хотел печататься в «Москве» и «Нашем современнике», но полюбили его почему-то в «Знамени» и «Новом мире». Вот только Немзер не полюбил, за что Басинский и обозвал оппонента «человеком с ружьем», якобы не пускающим в литературу неугодных. Любой следящий за критикой знает, насколько абсурдно звучит это обвинение по отношению к Немзеру – на мой вкус, даже слишком щедрому на похвалу и буквально приведшему за руку в литературу Слаповского, Солоуха,
Володина, Успенского, Вишневецкую, Исхакова, Славникову, Мамедова и многих других (иной разговор, стоило ли это делать, но Немзер не жадничает). Зато сам Басинский занял почетную позицию охранителя устоев реализма, который в его понимании оказался религиозным искусством, движимым постижением «Божьей», абсолютной истины. Его филиппики против А. Королева или Пелевина быстро переросли в требование административных мер против развратителей молодежи Сорокина и прочих постмодернистов-абстракционистов.
Приведу пример из личного опыта: когда вышел наш с отцом учебник, Басинский напечатал в «ЛГ» прямой донос: он требовал оградить школьников от учебника, где содержится глава о Сорокине, и «разобраться» с тем, как ставятся грифы Министерства образования на такие непродуманные сочинения. Идеологические жесты, обозначенные этой заметкой, совершенно недвусмысленны и напоминают об официозной эстетике советских времен. Тот факт, что Басинский продолжает печататься в «ЛГ» (ставшей, по точному определению, мягкой версией «Завтра») и что он единственный из современных критиков включен в комитет Солженицынской премии, ясно показывает: казалось бы, эстетические разногласия на самом деле привели к идеологическому конфликту. Статьи Басинского сегодня радостно перепечатывает «Наш современник» – это факт наглядный. В сущности, и вся деятельность «Идущих вместе» непосредственно материализует идеологическую программу Басинского, О. Павлова и иже с ними. Это, подчеркну, было размежевание внутри одного поколения.
Новая волна конфликта, начатая полемикой внутри «Господина Гексогена», нацбеста и запущенная статьями Д. Ольшанского, – тоже не была межпоколенческой схваткой: все, наверное, помнят, что с Ольшанским, Пироговым, Данилкиным, «младо-Экслибрисом» спорили не только Немзер и Агеев, но и Кузьмин, и Львовский.
Одним словом, я полагаю, что нынешние идеологические конфликты – это лишь обострение не разрешенных, а загнанных вглубь и как бы не существовавших в течение 1990-х споров между неозападниками и неославянофилами, которые шли опять-таки с переменной интенсивностью и успехом с конца 1960-х годов и лишь в конце 1980-х достигли накала перестрелки. Разумеется, это не совсем то, что было. Консерваторы сегодня либо не грешат антисемитизмом, либо хорошо его скрывают. Хотя, конечно, Бондаренко с Прохановым и Ольшанский с Пироговым слишком из разного теста сделаны, чтобы их сотрудничество было долгим и счастливым. С другой стороны, и в либеральном лагере не все в порядке: назревшая несовместимость разных концепций либерализма отчетливо видна в спорах о Пелевине, Сорокине, Акунине, «Кукушке», Балабанове. Сами эти тексты и фильмы, собственно, возникают как попытки оформить новые (во всяком случае, для России) либеральные понятия. Кроме того, обострились споры и внутри либеральной западной культуры, от которых русский интеллектуал не изолирован сегодня так, как в 1960–1970-е. Но спор-то все о том же: об иерархиях и «вседозволенности»; о том, должна ли русская литература быть глашатаем истин вековых; о том, есть ли у России особый путь или она прореха на человечестве; о том, должно ли искусство ковать национальные ценности и быть верным великим традициям, или оно должно эти ценности и традиции проблематизировать; о том, есть ли у литературы «воспитательная» роль или только развлекательная функция и проч., и проч.
А почему эти споры обострились, тоже понятно. Я когда-то писал, что журнальная война конца 1980-х не случайно резко закончилась после августа 1991 года – это была война за влияние на власть, за культурную политику и вытекающие субсидии и привилегии. Революция 1991 года дала однозначные ответы на все упования, сведя культурную политику к ежегодной раздаче Госпремий; бороться можно было только за Сороса, но тут исход предрешен. В 2001-м появилась надежда на новое вмешательство государства в культуру, и тут захотелось выделиться из мейнстрима (либерального) путем демонстрации новизны, которая бы приятно порадовала глаз тех, кому опротивела «демшиза»; захотелось чего-нибудь остренького и тем, кому не режет слух новый гимн свободной России. Строго говоря, этот поворот бывших элитарных постмодернистов в сторону «нацбестселлеров» предвосхитил «выбор народа» в декабре 2003-го.3. Как оценивать результаты консервативного проекта в литературной практике? Если речь идет о Проханове, Олеге Павлове, Р. Сенчине, А. Варламове, Б. Екимове, В. Личутине, то говорить не о чем: это эпигонская литература, повторяющая зады либо деревенской прозы, либо, в случае Проханова, нацистской публицистики и того, что М. Золотоносов называет СРА – «субкультура русского антисемитизма». Все остальное – это в той или иной степени результаты либерального проекта или, вернее, проектов: в диапазоне от Сорокина до Маканина, от Акунина до Шишкина, от Толстой до Павловой, от Гиршовича до Шарова, от Гениса до Немзера. Тут, как я уже написал, много разногласий, но говорить есть о чем.
