Льгота - [6]

Дарья только что управилась с уборкой, теперь протирала вазу. Стол был накрыт новой — с декоративным орнаментом — скатертью. Не хватало на нем только вазы с цветами.

Вера Игнатьевна, поздоровавшись, удивилась:

— Ай праздник у тебя какой?

— Завтра ж Восьмое марта.

— Точно. А я счет дням потеряла… Тепло у тебя.

— Решила: чего топливо беречь? Дело к весне, хватит… Илья-то твой не хворает? Видела — идет по улице, шатается. Не в больницу направился?

— В сельсовет.

— Чего они с утра заседают?

— По своим делам пошел.

Знала, понимала Вера Игнатьевна, что поздно или рано нужно открыться сестре, но медлила. А вдруг вот сейчас, через секунды, которые она тянула в разговоре, зайдет Илья Трофимович и скажет: «Знаешь, я по дороге раздумал». И спадет тогда тяжесть с души, и не нужно тогда будет объявлять Дарье невеселое известие. А что оно не обрадует сестру, Вера Игнатьевна была уверена. Ведь сейчас она для Дарьи — единственный в селе близкий человек, который делит с ней и горе, и радость. А уедут они с Ильей Трофимовичем, Дарья останется одна-одинешенька. Мужа у нее нет — на войне погиб, а сорокалетний сын живет с семьей на самом краю земли — аж в Магадане. От него помощи никакой. Последний раз приезжал четыре года назад и в ближайшее время даже не сулится мать навестить.

— Вы что, поругались с Ильей? — заметив скованность, нерешительность в поведении Веры Игнатьевны, спросила Дарья: когда у Веры Игнатьевны случалась с мужем размолвка, она уходила в себя, становилась замкнутой, неразговорчивой.

Спросила это Дарья и осеклась: «Что это я лезу в чужую душу? Нужно будет — сама расскажет, что там сделалось у них. И про сельсовет зря расспрашиваю. Может, Илья по секретному депутатскому делу пошел туда».

Поставила на середину стола вазу с искусственными гвоздиками, отошла на три шага — полюбоваться.

— Красиво?

— Красиво.

— Люблю цветы. Отчего бы это? Всю жизнь в навозе провозилась — на ферме да и у себя дома, а под старость лет цветы полюбила.

Дарья присела рядом с Верой Игнатьевной. Минуту помолчали. Но и молчание было в тягость Вере Игнатьевне: Илья Трофимович не возвращался, а молчать о задуманном, как она ни крепилась, больше сил не было.

— Сказать тебе, зачем Илья пошел в сельсовет?.. — У Веры Игнатьевны перехватило дыхание. В студенческие годы она занималась в аэроклубе и даже совершила четыре прыжка с парашютом. Боязно было, особенно в первый раз. Казалось, сердце остановилось, когда подошла ее очередь прыгать. Вот и сейчас было такое же ощущение. — Только, Даш, не осуждай нас… Нелегко мы принимали такое решение, но… Жизнь, сама знаешь, штука сложная…

— Ты чего вокруг да около? — прервала ее Дарья.

— Уезжаем мы…

— К Андрею? В гости захотелось?

— Хуже, — потупленно ответила Вера Игнатьевна. — Совсем уезжаем. В город. Сначала к Игорю, а потом свою квартиру получим.

Дарья, однако, не восприняла всерьез эту новость.

— А кто ж вам эту квартиру даст?

— Как — кто? Государство.

— Так лет десять на очереди стоять…

— У Ильи ведь льгота: инвалид, участник войны.

— И мать с собой возьмете?

— Мать — пока дома. Ей ведь жить осталось…

Дарья аж подпрыгнула от этих слов! Такого кощунства она не слышала от Веры Игнатьевны за все ее пятьдесят восемь лет! Мыслимо ли — в своих каких-то мелочных расчетах планировать смерть близкого человека! И это она слышит от образованной Веры!

Дарья встала напротив Веры Игнатьевны, дрожа от негодования.

— Верка! Дрянь! Да тебя-то кто в навозе вымазал?! Андрей, поди? Он может, он у вас деляга. Или ты сама вляпалась? Подумай, что мелешь!..

Вера Игнатьевна закрыла лицо руками и уткнулась в подол юбки. Стыдно и больно ей было — и за переезд, и за слова о свекрови.

Она беззвучно плакала.

Не без удивления — растерялась даже — восприняла Полина Максимовна Еськова известие Чевычелова: «Решили переезжать».

— К-как? — заикнулась она.

— Да мы же пока здесь остаемся, — виновато сказал Илья Трофимович. И изложил суть дела. Доверительно. Чистосердечно. Рассчитывая на полное понимание председателя сельсовета. Тем более что была она для Ильи Трофимовича не только официальным лицом, а и родственницей, пусть и дальней, — дочерью его двоюродной сестры.

С лица Полины Максимовны слетело сияние, теперь она тупо уставилась в какую-то бумажку на столе.

— Вы не разыгрываете меня?

— Не те уж мои годы, чтобы разыгрывать.

Она протяжно вздохнула.

— Ох, поторопились вы. Подумайте еще, а? — В ее сознание не укладывалось, как это на склоне лет сняться с обжитого места. Да гнала бы еще Чевычеловых нужда, острая необходимость. А тут — блажь. Недоразумение. — Подумайте, Илья Трофимович, прошу вас.

— Все, Максимовна, продумал, аж голова трещит от этих думок. У меня только просьба к тебе: пока не здорово распространяйся о нашем решении. — И положил на стол председателю сельсовета паспорта — свой и Веры Игнатьевны.

Еськова минуты две-три не притрагивалась к красным книжечкам: а вдруг Илья Трофимович в последний момент заберет их.

Но он встал со стула и потихоньку попятился к двери.

— Извини, Максимовна, не буду мешать.

6

С пропиской в городе осложнений, считай, не было. Председатель кооператива, к которому зашли Илья Трофимович и Игорь, правда, поворчал маленько: «Тесновато же будет вам — пятерым на двадцати восьми метрах. Доживали б уж лучше в селе». Вопросительно поверх очков посмотрел на Илью Трофимовича и Игоря: может, уважаемые товарищи, откажетесь от своей затеи?