Вера Игнатьевна распрямилась и с усмешкой ответила:
— Я у тебя давно хотела спросить о том же.
— Ну и что ты предлагаешь?
— Решай сам. Ты — хозяин, ты и решай.
— Я тоже пока решиться не могу. — Помолчал. Поправил сползшую на лоб шапку. — Но больше склонен к переезду… Тут Андрей прав: жить рядом с сыном на старости лет — не последнее дело.
И еще — не сказал, а подумал: «Скучаем мы без Игоря. Уже сколько лет прошло, как он отдельно живет — сразу после поступления в институт, а все еще не привыкнем к его отсутствию, все надеемся: не сегодня завтра вернется под родную крышу. А если здраво рассудить — зря надеемся. Чего он в селе не видел? Да и специальность у него не сельская — химик он. А что касается нашей скуки без него, похоже, он принимает ее за старческое чудачество…»
К сыну, к любимому единственному сыну, летела сейчас душа Ильи Трофимовича.
Но сам оставался еще на земле.
Илья Трофимович любил и ценил честный уклад жизни, честные поступки — свои и окружавших его людей. Посему главным для него во всей этой начинавшейся истории, сейчас, в момент принятия окончательного решения, оставался вопрос: честно ли я поступлю по отношению к закону? Андрей уверял, что все тут честно. Может, он и прав, но лучше не пороть горячку, лучше еще раз все-таки проверить законность переезда.
И, закончив дела с резкой, Илья Трофимович стал собираться в магазин — якобы за хлебом. Но заглянул — вроде бы случайно — в первую очередь в сельсовет, что стоял напротив сельмага. Председатель сельсовета Полина Максимовна Еськова только что получила из райисполкома сообщение о том, что ее сельсовет, занял первое место в общественном смотре организации здравоохранения, а поэтому настроение у нее было самое что ни на есть радужное. Первым, с кем она поделилась своей радостью, был депутат сельсовета Чевычелов.
— А я смотрю, в кабинете председателя окно светится. Дай, думаю, зайду: не пожар ли? А это Максимовна сияет, — добродушно подначил Илья Трофимович Еськову. — Ну, поздравляю.
Слово по слову, поговорили о всяких делах, Илья Трофимович потихоньку и выведал все, что ему было нужно; Но о своей затее пока умолчал: надо все-таки начистоту поговорить еще и с Игорем. А вдруг у него свои жизненные планы.
С Верой вопрос решен: она — как он. А он — за переезд. В сельсовете Илья Трофимович уяснил: никаких нарушений и впрямь не будет, если он все хозяйство оставит за матерью, а сам с Верой Игнатьевной выпишется и переедет жить в город, к сыну. Ну, хотя бы формально: Пенсии — свою и женину — туда переведет. И чтобы не ездить за ней, попросит перечислять их на сберкнижки. А жить будут пока здесь — не бросишь же больную мать.
Дома за обедом Илья Трофимович уже более решительным голосом сказал:
— Сегодня позвоню Игорю. Согласится прописать нас — буду действовать дальше. Должен согласиться. Это ведь и в его интересах: и за Оленькой, если надо, присмотрим, а получим квартиру — можно и впрямь съехаться. Когда это ему еще удастся расшириться.
На следующее утро Илья Трофимович с паспортами в кармане, пугливо поглядывая на окна соседей, шел в сельсовет. Ноли подкашивались, казались чужими, непослушными, будто направлялся он не на житейское дело, а на костер, где должен гореть за измену Варваровке. «Ну зачем мне сдался на старости лет тот город? Зачем мне эти приключения? Вернуться — и никогда не вспоминать про Андрееву затею! — нервно покусывая губы, думал он. — Зачем звонил Игорю? Тот, конечно, быстро оценил ситуацию. Дядя Андрей, говорит, подал вам гениальную идею, смотрите, не передумайте!.. Ему, Игорю, что — он отрезанный ломоть. А для меня Варваровка — жизнь… Это ж и похоронят в городе… Ужас!»
Сто пятьдесят метров до сельсовета казались Илье Трофимовичу самой мучительной дорогой за всё его; шестьдесят два года.
Однако шел, не в силах повернуть назад. Да и привычка у него была: принял решение — не отступай от него; не уважал людей нетвердых, особенно, если это были мужчины. Женщинам он мог простить непостоянство, мужчинам — ни за что. Пусть даже это был мальчишка, сын его. Когда Игорь, учась в десятом классе, вдруг по чьему-то наущению раздумал поступать в политехнический, а навострил лыжи в институт культуры, Илья Трофимович всячески обругал его: «Слабак, нюня, мякиш, баба в штанах! Своего мнения не имеешь. Да и какой из тебя культработник? Поёшь хорошо, но ведь и картавишь. Не дрейфь быть самостоятельным». И два дня не разговаривал с сыном, пока тот не вернулся к мысли о политехническом.
Пуще прежнего следил теперь за исполнением каждого своего слова — чего бы это ему ни стоило.
Однако Илья Трофимович не был сотворен из железа; и, как всякого чувствующего человека, его не покидали тревоги и терзания.
Вере Игнатьевне тоже было не по себе. Пробовала читать, чтобы отвлечься, — глаза не видели букв; она стала крошить курам бураки — нож не держался в руках. Выглянула за калитку, посмотрела вслед мужу — тот шел, неровно ступая, словно в подпитии.
Тогда-то она решила для успокоения души проведать свою старшую сестру Дарью, что жила напротив, через дорогу. В житейских делах она грамотнее ее. Найдет, чем и как успокоить, всегда даст правильный совет. Вера Игнатьевна даже удивляется иногда, почему к ней чаще обращаются односельчане за этими самыми советами, а не к Дарье. Потому, что Дарья — рядовая колхозница? А в должности ли дело?..
