Лейтенант Шмидт - [24]

Руководил восстанием Петров. Он не допустил расправы с офицерами, а когда увидел, что кровопролитие бесполезно, освободил арестованных и позволил увести судно, окруженное миноносцами. Офицеры обещали прутовцам предать забвению случившееся. Даже Чухнин, опасаясь осложнений, согласился с ними.

Но тот аппарат тупоумия и жестокости, который находился в Петербурге, решил иначе. Сорок два матроса с «Прута» были отданы под суд. Заседания суда происходили за городом, в глухой Киленбухте. С берега всю местность на расстоянии версты от бухты оцепил батальон солдат — матросам не доверяли. Вход в бухту охранялся двумя миноносцами. Судей из зала суда доставляли на Графскую пристань тоже под охраной миноносцев.

Петров взял всю ответственность на себя и не просил пощады. Прокурор уговаривал его назвать других участников «Централки», обещая за это помилование. Петров отказался. Его и трех товарищей приговорили к расстрелу.

Как рассказывал потом защитник, товарищ Михаил мало думал о предстоящей казни; его больше интересовало, какой отзвук нашло в стране потемкинское восстание.

Защитники послали кассационную жалобу, просили отменить смертную казнь. Ведь даже по царским законам подсудимые не нанесли существенного ущерба ни судну, ни его командованию.

Но тот самый Чухнин, который совсем недавно обещал оставить случившееся без последствий, теперь, когда дело дошло до царя, своим твердым писарским почерком написал: «Жалобу и протест отвергаю, приговор конфирмую. Казнь привести в исполнение немедленно. Чухнин».

— А расстреливали вот здесь… — Гладков показал в сторону Константиновской батареи, которую было хорошо видно с палубы «Очакова». — И еще товарищ Петров успел крикнуть перед смертью: «Вместо нас встанут тысячи!»

— У-ух… — простонал Антоненко, потер кулаками глаза и стал тяжело подниматься по крутому трапу.

VIII. Народ заполняет улицы

Царь, его министры, генералы, адмиралы и прокуроры, негодуя, в страхе перед размахом народного движения, требовали неслыханно жестоких репрессий. Каторга, виселица, расстрел — эти приговоры выносились каждый день.

Газеты то и дело сообщали о расстрелах мирных демонстраций рабочих и работниц, требовавших хлеба; о виселицах, сколачиваемых на рассвете по всей огромной России; о длинных вереницах каторжан, что гремят кандалами на тысячеверстных дорогах Сибири.

Но странное дело: чем больше старались царские власти напугать народ, тем быстрее росли в стране не покорность и страх, а негодование и стремление покончить со всеми этими ужасами и с их виновниками.

Необыкновенная храбрость овладевала самыми мирными людьми. Безоружные рабочие лоб в лоб сталкивались с вооруженной казачьей конницей. Подростки разоружали городовых. Даже матросы, приученные застывать перед офицерскими погонами, стали все чаше и смелее выступать против «драконов».

Что может быть серьезнее угрозы смертью? Но бывают исторические эпохи, когда правда народа, правда истории выражены с такой ясностью, с такой экспрессией, что сама эта правда становится чудесной силой, вооружающей массы беспредельной отвагой. И тогда даже смерть отступает перед этой храбростью, а угрозы удваивают силы народа.

Как ни чудовищна была расправа с Петровым и его товарищами, как ни бесновался Чухнин, репрессии не испугали черноморских матросов. Наоборот. Они начали с требований увеличить жалованье и не обкрадывать на снабжении, но с каждым днем крепло убеждение, что не в этом суть. Корень — в самой системе помещичье-бюрократической власти.

Шестого октября началась забастовка железнодорожников. В течение нескольких дней стали все железные дороги империи. Замерла экономическая жизнь страны. Все с изумлением увидели, кто является подлинным двигателем жизни. Рабочий! Рабочий, которым помыкал любой купчишка, над которым мог безнаказанно издеваться любой городовой, в виде протеста сложил руки и остановил жизнь гигантской империи.

Лейтенант Шмидт был в восторге. От силы рабочего класса. От беспомощности ненавистной бюрократии. Движение, охватившее русское рабочее население, — это не только симптом пробудившейся гражданственности. Русские рабочие поняли, какое место они занимают в общем строе жизни, и вышли на борьбу за свои интересы. Их движение сливается с рабочим движением Запада, но вместе с тем это борьба за то, чтобы вывести Россию на путь широкого исторического развития, спасти ее от начавшегося разложения.

Шмидт исписал целые тетради размышлениями о рабочем вопросе. Да, недаром прошло полвека самоотверженной пропаганды социалистов. Лучшие представители интеллигенции пошли вместе с народом, вооруженные только любовью, верностью, наукой. Удивительная сила родилась от этого сочетания науки, любви и труда. Еще совсем, недавно, в годы Морского училища, разве мог восторженный гардемарин Шмидт представить себе тот могучий разлив сил, который сейчас, в 1905 году, очевиден для всякого, кто не закрывает глаз?

И ничто не остановит этого разлива — ни жестокость царских опричников, ни тюрьмы, ни каторга, ни виселицы.

Шмидт был с юности убежден, что социализм — исторически логичная и в конце концов неизбежная форма государственности. А кто прикоснулся умом и душой к социализму как к великой и благословенной исторической неизбежности, тот навсегда  останется верен его идеям.