Лейтенант Шмидт - [22]

Режим еще бездарнее, порядки еще преступнее. В японской войне многие царские адмиралы и генералы героической смерти предпочли позор японского плена.

Шмидт снова взглянул на живые белые цветы. Да, корабли добровольно шли на смерть. Иногда это имеет смысл. Не так ли бывает и с людьми? Смерть служит жизни, ее славе, ее достоинству. Но бывает и жизнь темнее смерти.

Вместе с сыном и Владимирко Шмидт ходил к Георгиевскому монастырю или предлагал заплыв через всю Северную бухту. Хорошо плыть, ощущая легкость и силу тела; хорошо отдыхать, ухватившись за буек, обросший бархатистыми водорослями. Потом бывал вдвойне приятен обед на открытой веранде приморского ресторана.

У этого города свое несравнимое очарование. Окруженный бесчисленными голубыми бухтами, он возвышается, как остров, со всех сторон омываемый ласковыми волнами. Внизу, у подножия холма, кольцами протянулись улицы — Екатерининская, Нахимовский проспект, Морская. Выше было второе кольцо, еще выше — третье. Эти кольца соединялись сквозными лестницами, каменными трапами, которые, стремительно сокращая городские расстояния, вместе с зеленью садов создавали удивительное ощущение уюта.

От центрального холма во все стороны разбегались по пригоркам веселые дома. Казалось, они, как путники, остановились на полдороге, чтобы с удовольствием оглянуться всеми своими окнами на сияющую синевой бесконечность моря.

Шмидт любил в одиночестве бродить по севастопольским улицам и заросшим зеленью уличкам-трапам, отыскивая старые дома, построенные еще заботами Ушакова и Лазарева. Эти славные адмиралы строили дома с большим вкусом. В благородных пропорциях окон, в стройности колонн и портиков Петр Петрович угадывал великие образцы античности, которым охотно следовали в старом Севастополе.

Иногда Шмидт садился в ялик и добирался до Херсонесского монастыря. Здесь он наслаждался волнующими душу памятниками античности. Земля Крыма хранила многочисленные остатки богатых древних цивилизаций разных народов, которые, сменяя друг друга, с незапамятных времен населяли эти благословенные берега. Под презрительным оком равнодушного начальства одинокие энтузиасты десятилетиями копались в земле Херсонеса и постепенно открыли целое государство, процветавшее за несколько веков до нашей эры.

С неутихающим чувством удивления и трепета перед живым ликом истории рассматривал Шмидт крепостные стены, остроумно сооруженные башни и ворота столицы Херсонесского государства. Части мраморных саркофагов. Глиняные лепные сосуды с изящным орнаментом, сосуды, расписанные черным и красным лаком. Как заманчиво таинственны эти женские фигуры в плащах и головы мраморных атлетов, глядящие из глубины тысячелетий!

Лекифы — кувшинчики-флаконы для благовоний и масел — так изящны, браслеты, серьги, кольца так похожи на современные, даже лучше, что становилось страшно.

Особенно долго стоял Шмидт у мраморной плиты, покрытой письменами. Древнегреческий текст перевели на русский язык. Он оказался присягой, которую две тысячи двести лет назад принимали граждане Херсонеса: «Клянусь Зевсом, Землей, Солнцем, Девой, богами и богинями Олимпийскими и героями, кои владеют городом и укреплениями херсонеситов: я буду единомыслен относительно благосостояния и свободы города и сограждан и не предам ни Херсонеса, ни Керкинитиды, ни Прекрасной гавани, ни прочих укреплений, ни прочих земель, которыми херсонеситы владеют или владели, ничего — никому — ни эллину, ни варвару, но буду охранять для народа херсонеситов. И не нарушу демократии и желающему предать Или нарушить не дозволю и не утаю вместе с ним, но заявлю городским демиургам».

Граждане Херсонесского государства клялись действовать только по законам, только в пользу общины херсонеситов и ее граждан, охранять демократию и свободу. Мраморная надпись заканчивалась следующими словами: «Зевс, и Земля, и Солнце, и Дева, и боги олимпийские, пребывающему мне в этом да будет благо и самому, и роду, и моим, а не пребывающему — зло и самому, и роду, и моим, и да не приносит мне плода ни земля, ни море, ни женщина, да не…»

Шмидт уезжал из Херсонеса встревоженный и счастливый, размышляя о сложных, извилистых путях истории.

Неужели после двух тысяч лет развития мы не достойны гражданской свободы? В рабовладельческом Херсонесском государстве демократия существовала только для свободных граждан, и то она сопровождалась таким искусством в ремеслах и постройках, такой лучезарной гармонией в искусстве, которые сейчас кажутся чудом.

Глядя на улицы Севастополя, террасами спускающиеся к морю, Шмидт думал о том, что этот естественный амфитеатр самой природой и историей создан для народных сборищ, для торжества демократии и свободы.

Попав на берег, подшкипер 2-й статья Василий Карнаухов улучил минутку и, оглянувшись по сторонам, постучался во флигелек на Соборной, 14.

Шмидт тотчас узнал матроса, с которым плавал еще на «Игоре», обрадовался ему, провел в кабинет, усадил на оттоманку и забросал вопросами, как и где жил он в последние годы.

Чувствуя себя легко и свободно с «учителем Петро», Карнаухов рассказал, что еще в 1903 году был призван на военную службу и назначен сначала в экипаж, а потом на крейсер «Очаков».