Левый фланг - [16]

Пришел Зарицкий вместе с младшим лейтенантам Верой Ивиной. Они только что закончили допрос пленных, и начальник разведки хотел было доложить Некипелову о самом интересном, что удалось узнать.

— Потом, потом, мне не до вашей беллетристики, — отмахнулся от него полковник. — Оставьте показания пленных майору Зотову: может, пригодятся для архива.

Зарицкий понимающе мотнул головой: нет — так нет.

Собравшись к комдиву подписывать приказ, начальник штаба бросил на ходу:

— А вам, Зарицкий, повезло, мне сегодня некогда объясняться с вами.

Разведчик вопросительно глянул на своих товарищей.

— Нам тут попало за тебя, Костя, что ты поселил нас в корчме, — сказал Головной.

— Вот оно в чем дело! Хочешь как лучше, — притворно вздохнул Зарицкий. — Тут одна королева чего стоит.

— Товарищ майор! — напомнила о себе Вера.

— Не буду, не буду!.. Ты понимаешь, Семен, — обратился он к Зотову, — мы всю ночь напролет допрашивали пленных, а теперь оказывается, что это никому не нужно.

— Будто ты первый день воюешь.

— В обороне так все просят, умоляют нашего брата раздобыть  я з ы к а, а в наступлении я, видите ли, должен работать на архив. На́ тебе, Семен, подшивай к делу, — он положил на стол целую пачку мелко исписанных листов. — Это все боговинские. Познакомиться с другими не хватило времени. Учти, среди немцев попадаются и власовцы.

— Оставь, почитаем.

— До скорой встречи на Мораве!…

Солнце поднялось уже высоко. Дальние горы на западе были окрашены, как всегда, в один и тот же синий тон, но синева эта, точно самодельные чернила, отстоялась за ночь: вершины стали светло-синими, водянистыми, а подножия их — совсем темными от густого осадка ночи, который не успел раствориться под нежарким осенним солнцем.

Каждое море имеет свой цвет. Так и горы. Вера еще не видела таких синих гор: нет, Балканы не похожи на Кавказ, хотя широта одна и та же. Она сказала об этом Зарицкому, когда они вышли из корчмы на улицу.

— Не знаю, не обращал внимания, — рассеянно ответил он.

— А ты приглядись. Чего нахмурился? Обидел тебя, бедного, злой полковник Некипелов, обидел!

— Хватит, перестань.

— А ты не дуйся.

Навстречу шли югославские офицеры. Они были одеты не одинаково, но с тем партизанским шиком, о котором Строев вчера сказал: «Это ведь свойственно молодым армиям. Наши первые краскомы тоже любили, приодеться, и оружие носили так, как женщины носят драгоценности, — всем напоказ».

Да, сербы действительно напоминали героев гражданской войны в России: тот же огонь в глазах, та же горделивая осанка и то же самое — подчеркнутое — презрение к смерти. И если они не ходили в малиновых галифе, как наши конники, то шикарных пистолетов у них было предостаточно, не говоря уже о щегольских ремнях, унизанных трофейными гранатами.

Сербы за несколько шагов взяли под козырек, словно на параде, и учтиво расступились перед Верой. Она просто, по-девичьи улыбнулась им, чувствуя виском их восторженные взгляды. Зарицкий косо глянул на нее, и она улыбнулась и ему, чтобы не обидеть. У Веры сегодня было так легко на сердце, что она готова была петь, дурачиться, как школьница. Недаром Некипелов называл ее чертовкой, будто и шутя, по праву старшего, но, конечно, недовольный тем, что «смазливую девчонку избаловали в штабе». Ну что она поделает со своим характером, тем более, когда ей в неполных двадцать лет на редкость повезло: окончила курсы переводчиков, второй год на фронте, уже не раз ходила с бывалыми разведчиками в свободный поиск, за что ее, пока единственную девушку в дивизии, наградили двумя боевыми орденами. Впрочем, такие щедрые награды доставляют и огорчения, — кое-кто из незнакомых ей людей посматривает на нее с подозрительной пытливостью: а честно ли ты заслужила ордена? Но она все равно их носит, не прячет, как другие. Подполковник Строев прав: на войне тоже есть свои обыватели и мещане. Ну и пусть их смотрят и завидуют, провожают ее трусливым шепотком или немой усмешкой. Черт с ними, с фронтовыми обывателями!..

В разведывательном отделении скучал у телефона один Жора Акопян, маленький чернявый старшина, которого Зарицкий перевел из отдельной разведроты в штаб после ранения на Южном Буге. Это был умелец, мастер на все руки: и писарь, и знающий радист, и фотограф, и нештатный адъютант майора. У разведчиков трудно заслужить уважение, но Акопяна все любили и звали его по-свойски — Жорой.

— Получен боевой приказ, товарищ майор. Сегодня выступаем, — доложил он Зарицкому.

— Это я знаю.

— Карта готова.

— Молодец.

Жора расстелил на столе, как свежую скатерть, большую, склеенную вишневой смолкой, топографическую карту-двухсотку.

Каждый раз, когда кончались старые листы и на смену им появлялись новые, от которых остро пахло литографской краской, майор Зарицкий с волнением открывал для себя тот неизвестный, загадочный мир, в который он вступит завтра с группой своих разведчиков, и где он должен чувствовать себя вполне свободно и уверенно, как дома. Сколько таких обжитых мест давно осталось позади, а все новым листам карты нет конца, и трудно себе представить, куда, в какие еще дальние края отнесет его от родной земли этим быстрым, в воронках, стрежневым течением войны.