Левитан - [18]
Анекдотов у них были собраны целые папки, некоторые я — в надежде, что мой лейтенант хоть раз улыбнется, — рассказал еще и за тем столом. Между ними были и такие, что я произвел уже в камере для радио «Дыра». Ни один мускул не шевельнулся на его лице. Он лишь добывал в своем руднике руду, что под аплодисменты самовластья отольется в оружье против меня.
Редко случается, что кто-то спокойно воспринимает анекдоты о себе. В этом смысле стоит упомянуть черногорцев, с наслаждением рассказывающих анекдоты о собственной лени. Геббельс собирал «Hitlerwitze»[14] только первые годы, а потом ради легкой шутки спел «Дахау». И я думаю, что именно юмор является пробным камнем для режимов. Это знал Хрущев, когда позволил напечатать свою фотографию рядом с двумя поросятами и подписью «третий справа — Хрущев». В том то и дело, юмор — это вентиль, железная машина может его себе позволить, а воздушный шарик нет. Когда я в нашей средненькой юмористической газете (которой не хватает всего того, что делает юмористическое издание привлекательным, другими словами — анекдоты щекотливые, рисунки невозможные, голые женщины такие, что нормальный человек с большей радостью бы стал евнухом), так вот, когда в этом гнезде сороки я увидел одну шутку с заголовком «Перед выборами», то почувствовал, что все-таки что-то продвинулось вперед. Двое мужчин стояли в дверях и смотрели в комнату, где на большой кровати лежала отвратительная толстая женщина. И один говорит другому: «Выбери самую красивую!» Но уже в следующий момент я подумал, что шутку можно растолковать и вполне невинно: в некоторых округах было по два правительственных кандидата, но в большинстве из них — только по одному. Анонимный народный анекдот, впрочем, никогда не вымрет, но и не станет широко распространенным. Интересно, что в тяжелые времена анекдоты становятся острее и многочисленнее, чем в благополучные. Но во времена гонки за стандартом почти замирают. Ощутима и бездна между народной шуткой и газетной продукцией. Первая — свежая, пылкая, живая, а в юмористических изданиях преобладают писанина с претензиями и плагиат. Да и сам я понял: удачными у меня были только шутки, рожденные моментом.
Удачными? Ну, они удачно открыли мне двери в новые неизвестные пределы по ту сторону решеток. Сколько шутников в Средние века сгинуло в недрах Замка Святого Ангела! Самовластье и юмор несовместимы, как невозможно одновременно закрыть и открыть двери. Об этом я вечером вещал на радио «Дыра». И поскольку без женщины никуда, я изящно описал «дорогим слушателям», как ему невозможно быть одновременно и твердым и мягким, как невозможно до конца отдаться чудесному обряду полового контакта, если на человека нападет смех, — и в заключение я вспомнил Калигулу, прозванного Башмачком. Римляне, собственно, были последним здравомыслящим народом в Европе; все, что появилось позже, — это лишь непрактичные поползновения. Когда грозный Калигула говорил на форуме, на тележке с двумя впряженными в нее поросятами под трибуну подъезжал шутник из народа. У Калигулы в руках был жезл, у шутника — обгрызенный окорок. Калигула произносил речь, шутник насмехался над его речью. Шутник показал народу задницу — с нарисованным на ней ликом государя, каждый день составлявшего список людей, которых следует убить, — и их всех действительно убили. Но шутника он не трогал — это могло быть небезопасно. Позже дураки на европейских престолах пробовали обойтись придворными шутами, но у тех уже не было связи с народом. Римский шут развлекал плебс, придворный — Его величество. Так гибнут институты.
Позже — в период до общества потребления — у нас случилось легкое послабление. Народный гений выдумал присказку к анекдоту: а я знаю анекдот на три дня (тюрьмы); о, а я знаю один на три месяца! — Передача о юморе у меня вполне удалась, и только я приготовился перейти к прогнозу погоды (ночью весьма облачно, ожидаются допросы, утром вполне ясно: мы вляпались, как тот рыжий кот…), когда распахнулась дверь и в мою мирную радиостудию ворвались трое в униформах, первый с револьвером в руке — в это никто не поверит. Руки вверх! Черт побери, ведь не вздумали же фашисты меня вырвать из рук партизан?! Тишина! Меня раздели догола и прощупали одежду, осмотрели башмаки, досконально обыскали всю камеру и, бог свидетель, забрали у меня все мое богатство, кроме носового платка и сигарет. Ох, моя проклятая недальновидность! Все бумаги пропали, «карандаш», ножик — все пропало. Я успокаивал себя тем — когда медленно одевался, — что у меня еще осталось воображение. Ну, у меня осталось и радио «Дыра». Поскольку у меня забрали и тлеющую веревочку, я стал жевать сигарету, фу.
Да еще этот малыш у меня остался; если бы они знали, как он помогает мне, они бы его у меня наверняка конфисковали. Сосед постучал мне, желая узнать, что было. Я рассказал ему. Они так делают время от времени, объяснил он. Многие из них во время оккупации были в тюрьмах, некоторые — еще до войны. Они знают большинство трюков. Надо выдумать новые. Я сообщил ему, что один из них держал револьвер в руке, когда они вошли. Его это не удивило. В последний раз один заключенный с ума сошел и напал на надзирателя. Опять лязг ключа в двери, но на этот раз — пакет с едой из дома, сигареты и спички надзиратель у меня конфисковал, заметив: «Это отправится к вашим вещам; когда вас выпустят, получите». Чудесные слова «когда вас выпустят»! Для меня блеснула надежда. Тонущий человек хватается за каждую соломинку. В пакете была и мисочка с фасолевым салатом — его я особенно люблю. И уже открылось окошко в двери: ужин! И что было в котелке — фасолевый салат.
