Лев Толстой — провидец, педагог, проповедник - [20]

Оценивая методологию позитивистски ориентированных исследований о сущности человека, Толстой писал, что «люди, изучая тени вместо предметов, забыли совсем про тот предмет, тень которого они изучали, и, все дольше и дольше углубляясь в тень, пришли к полному мраку и радуются тому, что тень сплошная»[79]. Он высмеивал оптимизм таких ученых, которые считали, что стоит «еще немного усилить микроскопы, и мы поймем переход из неорганического в органическое и органического в психическое, и вся тайна жизни откроется нам»[80]. Порочность редукционистского подхода проявлялась еще и в том, что такая прямолинейная логика уводила исследователей в бесконечность, все больше удаляя их от понимания сущности человека. «Тайна жизни и объяснение всего представляется в запятых, живчиках, не видных уже, а скорее предполагаемых, нынче открываемых, а завтра забываемых»[81].

Толстой писал о том, что ни церковно-христианское учение, ни эмпирическая наука не дают объяснения смысла настоящей жизни и тем более не предлагают руководства к ней. Но человек не может жить, не оценивая своих поступков, поэтому руководством в его жизни, считает Толстой, становятся привычки, традиции данного общества. И чем меньше человек понимает смысл своей жизни, тем сильнее он подчиняется всему тому внешнему, «что называется приличием, обычаем, а чаще всего долгом и даже священным долгом»[82].

«Раздвоение сознания» происходит от того ошибочного представления, которое дала наука высшей способности человека — его разуму. В связи с этим человек соединил свою видимую физическую жизнь со своим сознанием и «совершенно уверился в том, что эта видимая им жизнь и есть его жизнь»[83]. Человека «научили признавать жизнью одно свое плотское личное существование»[84]. Толстой говорил, что ложное (редукционистское) направление в изучении сущности самого человека переносится на исторические и политические науки и результат получается самый печальный.

Игнорирование вечного, нравственного закона духовного развития человека Толстой отразил весьма образно, сравнив действие «объективных законов» с «движущимся полом», который сам направляет людей вперед, не требуя от них сознательных усилий, — пол сам приведет туда, куда нужно людям.

Тема прогресса, развития связана у Толстого с пониманием определяющей роли сознания человека, со степенью его свободы. В теориях прогресса своего времени (и прежде всего имея в виду философию Гегеля) Толстой усматривал позицию «пандетерминизма». Он так рисовал «спокойно-исторический взгляд на все»: «Сам стоишь на каком-то воображаемом возвышении, а под тобою действуют и Руссо, и Шиллеры, и Лютер, и французские революции; с исторической высоты одобряешь или не одобряешь их исторические поступки и раскладываешь по историческим рамкам. Мало того, и каждая личность человеческая тоже там где-то копошится, подчиненная неизменным историческим законам, которые мы знаем, но конечной цели ни у кого нет и быть не может, — есть одно историческое воззрение!»[85]

В компромиссе опытного знания с умозрительным Толстой видел воплощение идеи развития в бесконечном, где нет ни цели, ни направления, причем практически происходит «выбрасывание» самого человека из философии.

Критикуя состояние науки своей эпохи, Толстой особенно рельефно выделял свой главный тезис: религия и нравственность — это основа отношения человека к миру, определяющая смысл его жизни и деятельности. Опытная позитивистская наука, устранив религию как явление отжившее, ненаучное, взяла на себя роль толкователя истины и места человека в мире. Объяснения на основе редукционизма и эволюционной теории могут привести думающего человека к состоянию утраты смысла, разочарования и даже суицида. Стремление соединить христианскую этику с философией, связывающей цели жизни с личным благом, наслаждением, удовлетворением разрастающихся потребностей, подтверждает существующее между ними противоречие.

Толстой считал, что подобная наука несоединима с нравственностью, духовностью, так как не может дать человеку убедительного объяснения связи конечной жизни с понятием бесконечного и этим способствовать осмысленной жизни человека, его осмысленной деятельности. Нравственность, по мнению Толстого, заключена в религиозном объяснении жизни и не может быть отделена от религии. Он писал о том, что в философских трудах его эпохи открывалось «полное противоречие христианской нравственности с философиею личного блага или освобождения от личных страданий и с философиею общественною»[86]. Показательным примером в этом осмыслении Толстой считал философию Ницше, в которой идея сверхчеловека выступала как «обличение этого противоречия». «Он неопровержим, — замечает Толстой о Ницше, — когда он говорит, что все правила нравственности, с точки зрения существующей нехристианской философии, суть только ложь и лицемерие…»[87]

В настоящее время, когда многие философские постулаты подвергаются переосмыслению, взгляды Толстого на научное знание представляются как никогда своевременными. Толстой во весь голос предупреждал человечество о тяжелых последствиях распространения безрелигиозной и безнравственной науки, особенно философии, играющей в научном знании роль идеологии. По своей сути это языческая философия, которая препятствует действительной гуманизации науки, исходящей из этики творчества и аксиологии.