Лев Толстой — провидец, педагог, проповедник - [19]
Поскольку в теории Конта человечество определялось как организм, то понять человека и его отношение к миру казалось возможным только через познание свойств этого организма.
Чтобы познать эти свойства, «человек имеет возможность делать наблюдения над другими низшими организмами и из жизни их делать наведения»[63]. Толстой считал утверждение того, что человечество есть организм, произвольным, антинаучным, так как «в человечестве отсутствует существенный признак организма — центр ощущения или сознания»[64].
Философия Конта получила развитие в эволюционном учении и теории естественного отбора Дарвина. Толстой говорил о «произвольных» и «неправильных» утверждениях этого учения, по которому живые существа, то есть организмы, происходили одни из других, причем не только один организм из другого, но один организм из многих. Следовательно, в течение очень долгого промежутка времени, например, в миллион лет, «не только от одного предка может произойти рыба и утка, но из роя пчел может сделаться одно животное»[65]. Толстой замечал, что теория Дарвина всегда останется его предположением, а не фактом, так как «никто никогда не видал, как делаются одни организмы из других»[66]. «Теория эволюции, говоря простым языком, утверждает только то, что по случайности в бесконечно долгое время из чего хотите может выйти все, что хотите»[67], — писал Толстой. Он отмечал, что Дарвин использовал теорию Мальтуса о борьбе живых существ и людей за существование как «основной закон всего живого», а в позитивизме живым людям придано фантастическое значение организма. И вот «научное» вероучение эволюции превратилось в догмат. Толстой горько иронизировал: «Как только наука почувствовала, что в ней не осталось ничего здравомыслящего, так она назвала себя здравомыслящей, т. е. научной наукой»[68].
Признавая большие успехи точных наук в исследовании «условий материального мира», Толстой отмечал, что наука его времени «в жизни людей оказывается ни на что не нужной, а иногда производящей даже вредные последствия»[69]. Так, Толстой писал, что в научной литературе и в «разговорах» обсуждается вопрос не о жизни, сознаваемой страданиями, наслаждениями и радостями, а «о чем-то таком, что, может быть, возникло из игры случайности по некоторым физическим законам, а может быть и от того, что имеет в себе таинственную причину», что «слово „жизнь“ приписывается чему-то спорному, не имеющему в себе главных признаков жизни: сознания страданий и наслаждений, стремления к благу»[70]. Толстой анализирует принятые в его время определения понятия «жизнь» и приходит к выводу, что «под большинство этих определений подходит деятельность восстанавливающегося кристалла; под некоторые подходит деятельность брожения, гниения, и под все подходит жизнь каждой отдельной клеточки моего тела, для которых нет ничего — ни хорошего, ни дурного»[71].
Толстой подробно анализировал многие направления исследований о сущности человека. Он пришел к выводу, что их логика спускалась все ниже и ниже от органического к неорганическому, к происхождению жизни «из игры физических, механических сил», к понятию, что «жизнь предполагается уже там, где… жизни и быть не может»[72].
Толстой считал, что понятие жизни человека, согласно таким воззрениям, переносится в сферу, где нет ни блага, ни зла, то есть «утверждается подобное тому, что есть такой круг или шар, в котором центр вне его периферии»[73]. В такой науке язык не является средством выражения существенного, а «несуществующими словами называет несуществующие понятия»[74]. «Научный» язык такой науки подобен тому, как если бы в аптеке ярлыки на банках наклеивали «не по содержанию, а как удобно аптекарю»[75]. Толстой говорил, что установка ученых на исследование психики путем «внешнего опыта» равносильна убеждению, что «если очень долго и усердно смотреть на предмет, с одной стороны, то мы увидим предмет со всех сторон и даже из середины»[76]. Толстой считал, что человека невозможно изучать со всех сторон, ибо он, как и всякий предмет, имеет «столько же сторон, сколько радиусов в шаре, т. е. без числа, и… нельзя изучать со всех сторон, а надо знать, с какой стороны важнее, нужнее… […] И волей-неволей устанавливается последовательность. Вот в ней-то и все дело»[77].
Толстой писал, что при изучении сущности человека в науке утверждался подход, при котором объяснение сознания, воли, чувств сводилось к органическому и неорганическому, и это стало содержанием школьных учебников. Затрачено много сил, времени, средств на то, чтобы доказать происхождение органического из неорганического, психической деятельности из процессов организма. Вопрос же о том, «какие мне надо возбуждать в себе и других мысли и чувства, остается не только нерешенным, но даже незатронутым»[78].
Толстой высказывал мысль о том, что редуцирование человеческого измерения на плоскости биологии или психологии приводит к закрытой системе либо биологических рефлексов и соматических явлений, либо психологических реакций и явлений.
Научные данные, полученные в пределах низших измерений, сохраняют значимость только в пределах этих измерений. Толстой неоднократно указывал, что термины «биологический», «животный уровень» и «высший-смысловой», «духовный уровень» не предполагают простого соподчинения этих уровней. Оба уровня — это данности жизни человека. От того, как понимать соотношение этих данностей, зависит, будет ли жизнь человека осмысленной или лишенной духовного смысла. Толстой не отрицал того, что более высокое измерение содержит в себе низшее в «снятом виде» (выражение Гегеля).
