Летят сквозь годы - [25]

— Не думают небось, что мы с тобой безбожницы. А если я песню антибожью затяну? Мне что-то попеть охота.

Вера видела, что из солидарности с ней, переживая ее сердечные неурядицы, Таня последнее время была притихшей, молчаливой. А сегодня — опять-таки вместе с ней — повеселела и готова озорничать. Она благодарно сжала руку подруги и произнесла во всеуслышание:

— Споем, Танюша. Обязательно споем. Тут тебе хорошие помощницы найдутся. — И, понизив голос, сказала только Тане: — А… антибожьих я от тебя что-то не слыхала. Ты поешь все какие-то, я бы сказала, величавые…

Очень чуткая к настроениям времени, к пульсу общенародной жизни, именно Таня Макарова запевала в полку новые песни — суровые и нежные, преисполненные любви к страдающей Родине и светлой веры в победу.

За столом в первую очередь спели старую, «Конармейскую». Таня начала ее, не без основания предположив, что «песня вроде тутошняя». С улицы и из соседних домов потянулись на песню жители — ребятишки и женщины. Заглядывали, в окна, заходили в сени и в горницу, Становились как в хоре — голос к голосу. И пели. Печалью звучали женские голоса. Печалью и вместе с тем непреоборимой мощью.

По дороге к себе в часть Таня сказала:

— Знаешь, Верок, я сейчас не только пела всласть, но и думала…

— Знаю. Думала: «Ай да мы! Спасибо нам!» — засмеялась Вера. Потом сокрушенно добавила: — А я боялась, что с Анной о домашних делах поговорить не успею. Так и не успела. Выпадет ли еще времечко?

В следующий раз Вера к Анне опять зашла не одна, потому что Савва не отпустил, с ней увязался.

— Дальние родственники, говоришь?! — воскликнул он на замечание Веры, что неудобно идти вдвоем к дальним родственникам сестры. — Нет у нас тут в станице дальних. Все ближние. Посмотришь, как еще твои бабоньки рады будут.

— Излишней скромностью ты не отличаешься.

— А надо ли? Твоей скромности вполне хватит на нас двоих.

— Савва… — протянула Вера с нежным упреком: ее коробила беззастенчивая самоуверенность. И вместе с тем она все прощала любимому, считала, что это у него от широты натуры.

В доме молодаек-солдаток он, конечно, очень понравился. Девушки-летчицы хороши, а летчик-сокол еще лучше.

Анну Савва просто очаровал. Как он заботится о Вере! Прощаясь, он попросил Анну:

— Хотя бы вы на Верочку подействовали, чтобы побереглась… Иной раз ведь можно и не выпрашивать приказа на полет. Она ведь не мужик, которому стыдно на земле отсиживаться. Мне, конечно, ни о чем таком и заикнуться нельзя. В шутку разве скажешь: сохрани себя для детей и внуков…

Анна поинтересовалась:

— А если и впрямь у вас… дитя?

Савва посуровел. Сказал задумчиво:

— По совести: о сыне мечтаешь и боишься.

Подошедшая Вера услыхала только «боишься» и махнула на Савву рукой:

— Обманывает. Ничего он не боится. Ничегошеньки. — И отошла, как отлетела.

Отроду не видывала Анна сестру такой — не назовешь даже оживленной, а какой-то светящейся, трепетной. Это от любви. Оттого что Савва, оказывается, и храбрый. Хорош, лучше не придумаешь.

Анна опять улучила момент для вопроса:

— Сыну бы, значит, обрадовались?

— Чему обрадуешься, когда война… Вера моя говорит… не имеем мы сейчас права на личное. Не имеем! Одно у нас сейчас право: бить, бить… или голову сложить… за всех чужих маленьких. И не спрашивайте вы меня больше ни о чем. — Савва обеими руками некрасиво натянул пилотку на самые уши. — Сестру спрашивайте. Она у вас выросла… кремневой.

— Ох, правда, правда… Верочка, она такая… всегда за других, себя не жалеет. А вы такой же. — Анна вдруг осмелела и заговорила, как старшая: — Вы с ней, одно слово, под пару. Знаю. Вижу. За людей умереть готовы.

10. СЕМЬЯ ВЕРЫ

Родилась Вера у отца с матерью первенцем, поэтому рано повзрослела — еще бы, была ведь потом старшей! Впоследствии, заполняя анкеты, с гордостью писала, что она, Белик Вера Лукьяновна, «рабоче-крестьянского происхождения». Деревни, правда, она не знала: когда была еще совсем маленькой, отец — Лукьян Филиппович — к своим прибавил детей брата, погибшего в гражданскую, и подался в город.

В Керчь, к теплому морю, Белики приехали большой семьей. Отец-кормилец поступил на завод — огромный по тем временам металлургический завод имени Войкова. Люди работали с большим подъемом с утра до глубокой ночи.

Многодетная Евдокия Емельяновна вела хозяйство. Обитали Белики в бараке — общежитии.

Дети помогали Евдокии Емельяновне — носили воду, убирали общий коридор-кухню. От работы никто не отлынивал. Жили дружно, старшие заботились о младших. Вера была первой маминой помощницей.

Будто бы и не сильная — худенькая, тихая, Евдокия Емельяновна за день переделывала массу дел. Собственные дети обшиты, вымыты, накормлены. Не ленилась присмотреть и за соседскими. Одним словом, всем, помогала. Мама Доня, так все уважительно называли Евдокию Емельяновну, знала: кому помочь стены побелить, кому полы помыть. Бывало, скажет:

— За полдень прибегу…

— Далековата дорога, устанут ваши ноженьки, мама Доня!

— Ноги для того и дадены, чтобы к добрым людям тропки торить! — И поднимет Евдокия Емельяновна на собеседника свои добрые глаза.

С годами Вера становилась все более похожей на мать, хотя внешне мать — смуглянка, а у старшей дочери (по приметам — к счастью), как у отца, рыжие веснушки на белой коже. Временами в душе Вера досадовала на эти веснушки, но плакать, понятно, никогда не плакала. Да и стыдно плакать старшей. А жизнь шла своим чередом. С радостями большими и малыми. Конечно, не без огорчений. Огорчало, например, что даже малыши не всегда ели досыта. Директор завода, молодой неженатый человек, свой комсоставский паек поочередно отдавал многодетным семьям. Да директор — один, а семей, как Белики, — несколько. А мама Доня, того и жди, свою очередь переуступит, скажет твердо: