Летящий с ангелом - [16]

Я рассказал Свете, как однажды мы с Димой предавались общему увлечению: прослушивали симфоническую коллекцию Бетховена. Потом решили изобразить что-нибудь в том же духе, но еще более мощное. Посидели, сочинили, а потом пригласили к себе Юру и записали на магнитофон нашу джаз-рок-оперу «Ту мор бади» («Слишком много тела»), исполняя на электрогитаре Юры, перевернутом тазике и губах. Пустили запись по рукам, выдав ее за новый хит «Роллинг стоунс», и все поверили. Проворный Юра даже заработал на этом какие-то деньги. Нас же с Димой интересовало только «чистое искусство» и психо­логия массового психоза.

Света слушала меня, кивая невпопад. Солнечный свет, запутавшись в ее золотистых волосах, окружал лицо и плечи сиянием. «Она святая, — думал я, — у нее нимб над головой». Она улыбнулась чему-то своему, взяла меня за руку, как в детстве, и показала на летящего высоко в небе стрижа:

— Смотри, он хочет показать высший пилотаж.

Стриж на секунду замер, закувыркался, сделал мертвую петлю и стал выписывать в воздухе спираль. Потом он спикировал на нас и со свистом пролетел буквально в метре от наших лиц. Я даже успел разглядеть полуоткрытый клюв и задорные черные глазки.

— А вон та собака сейчас на тебя бросится.

Из кустов выскочила взъерошенная псина и, оскалив клыки, зарычала и несколько раз угрожающе скакнула в мою сторону.

— Не волнуйся, Шарик, он мой друг, — сказала Света животному. Собака взвизгнула, будто извиняясь, и скрылась в кустах.

— Как это у тебя получается? — спросил я.

— Сама не знаю. Просто иногда слышу мысли животных и птиц.

— А мои… мои мысли ты слышишь?

— Изредка, — опустила она голову.

— Света! — Я схватил ее за плечи и повернул к себе лицом. — Послушай это.

«Когда же ты откроешься и ответишь на мою любовь?» — завопил я мысленно.

— Пойдем, — отвернулась она. — Сейчас перемена кончится.

— И все-таки? — настаивал я.

— Это от меня не зависит. — Затем таинственно улыбнулась: — Скоро ты узнаешь любовь одной девушки. Очень даже скоро.

С тяжелым сердцем вошел я в душный класс и сел за раскаленную солнцем парту. Валя тихо сидела рядом. В последнее время она вела себя незаметно, я даже перестал обращать на нее внимание. И тут она склонилась к парте и, глядя мне в глаза, спросила:

— Андрей, а что у тебя со Светой?

— Люблю я ее. С пяти лет.

— А она?

— Она тоже…

— Что тоже?

— Любит себя, — предположил я. Потом внимательно взглянул на нее и сказал: — Слушай, Валюш, ты девушка, может, ты мне объяснишь, что вы там себе думаете?

— Какая же я девушка, — горько улыбнулась она. — Я с пацанами дерусь и по деревьям лазю.

— Лазаю, — автоматически поправил я. — А ты стань! Стань девушкой и потом… объяснишь мне, что вы за существа такие.

— Хорошо, стану. Для тебя, Андрей, стану. Только помоги мне. Пожалуйста.

— Как? — тряхнул я головой. — Ты предлагаешь «Пигмалион» сыграть? Только я не профессор Хиггинс. Я вообще… непонятно кто.

— Ну, ты что, Андрей! — ткнула она мне в грудь железным кулачком. — Не дрейфь. Ты такой!.. Такой!..

— Ладно, мисс Дулиттл, — решился я. — Бери лист бумаги, записывай план работы. Сначала ты прочтешь пьесу Шоу «Пигмалион», потом запишешься в кружок бальных танцев…

И я стал диктовать, что ей нужно сделать. В гостях у Светы я попросил помощи. Они с мамой слегка удивились, но дали согласие. Во всяком случае, взяли на себя обучение Вали правилам этикета и умению подбирать одежду; ну, и, конечно, другим «маленьким женским тайнам». Из гардероба Светы, ее мамы и маминых знакомых некоторые наряды перекочевали в шкафчик будущей леди.

Валя оказалась трудолюбивой и старательной ученицей. Мне удалось подсмотреть  некоторые уроки, через которые приходилось ей пройти. Например, входить в комнату к гостям или подавать руку мужчине, садиться, вставать ее заставляли не меньше тысячи раз. Она с завязанными глазами накрывала стол, расставляла приборы и убирала их. На уроках танцев она сотни раз повторяла какие-то замысловатые «па», от которых у нормального мужчины просто закружилась бы голова, и ноги завязались в узел. С лица девушки пот катил градом. Но дело того стоило!

Уже через неделю у нее изменились ногти, прическа и одежда, через месяц — походка, через два — лексикон. От ее мальчишеской угловатости не осталось и следа. Мне казалось, что ее движения диктовались внутренними лекалами с мягкими округлыми линиями. Школьные учителя только диву давались: девушка училась на твердые «четверки», стала вежливой и послушной. Разумеется, успехи девушки они приписывали своему педагоги­ческому таланту. С родительских собраний Валина мама уходила со слезами. Слезами радости.

В то лето у меня сильно болели суставы и голова. По ночам во сне я падал в пропасть, кричал — и просыпался в поту. Врач объяснил мне, что так и должно быть: я расту. Действительно, к началу учебного года бедным родителям пришлось менять почти весь мой гардероб. Вытянулся я на семь сантиметров и из середины строя перешел в первую пятерку акселератов.

С большой отцовской премии достались мне джинсы цвета индиго. Но самой ценной обновой стал, конечно, плащ. В нем я чувствовал себя солидным мужчиной. Когда в сентябре пролил первый затяжной дождь, я надел плащ и вышел в люди. Тут я обнаружил, что люди почти все тоже облачены в плащи. А еще обнаружил, что эта непромокаемая одежда не спасает голову и ноги от сырости. Использовать по назначению зонт с калошами меня мог заставить разве только приговор суда.