Летом сорок второго - [47]

Снаряды и мины ложились по пристрелянным и обозначенным разведкой итальянским блиндажам, разбивали остатки жилищ, которые итальянцы не успели разобрать на укрытия. Снопы грязного снега вырастали с обоих боков краснокаменной церкви.

Скоро и на вражеском берегу проснулись пушкари. Итальянцы били наугад, почти все заряды ложились в густой дубовой роще, покрывавшей остров. Много выстрелов легло на донскую гладь. Враг, почуяв скорую операцию, старался перекрыть путь советской пехоте. Однако нарушить общую целостность речной трассы не получилось – снаряды лишь пробивали бреши в монолитном ледяном панцире. Сумерки сменил рассвет, дуэль артиллеристов заметно ослабла, но не стихла совсем. Лишь ближе к полудню стрельба прекратилась. Оба берега затаились в тревожном ожидании.

Черепанов в нетерпении перебирал пальцами цевье своего карабина. По дну траншеи, притирая солдат к стенкам, продирался ротный. Через одного хлопая солдат по спинам, он пытался их подбодрить.

– Не сутулься, косопузый! – достался крепкий шлепок и Черепанову.

Солдат выдавил в ответ жалкую улыбку. Дальше сидели два новых, незнакомых бойца, ротный приостановился.

– Как живете-можете, бабоньки?

– Все ничего, товарищ лейтенант, только жаль, курить нельзя, – быстро ответила одна.

– После боя накуритесь. И почему вас ко мне прислали? – скорее сам у себя спросил ротный.

– Видать, грешок за вами есть, вот комбат и мстит за прошлые обиды.

– Милая моя, кого ты на фронте безгрешным-то видела?

– Да я вот, к примеру.

– Молчала б, хавронья.

Женщина коротко засмеялась и кокетливо отвернула от ротного свое некрасивое стареющее лицо. Черепанов увидел выбившуюся из-под ушанки прядку темно-русых волос, потрескавшиеся губы.

На правом фланге залился командирский свисток, солдаты вынырнули из укрытий. Перед глазами быстро промелькнули деревья. В три прыжка Черепанов выскочил на речной лед. Нетронутая снежная гладь ослепила своей белизной. Ближе к середине чернели корявые майны с уродливыми краями. У иных бойцов от ремней тянулись постромки к деревенским салазкам и легким нартам, сбитым из пары лыж, на которых громоздились ящики с патронами и перевязочным материалом.

Слева от Черепанова кто-то послал в сторону высокого правого берега короткую очередь из ППШ. Как по команде, наступающая цепь огрызнулась выстрелами. Черепанов видел, что бежит прямо на полынью, и на ходу изменил направление. Сзади налетели на него и опрокинули. Не успел Черепанов подняться, как с того берега ударили несколько пулеметов. Дон ответил на эти выстрелы снежными брызгами и ледяной крошкой. Нескольким пришлось упасть, но остальные уже подбирались к крохотному островку, поросшему прозрачным голым кустарником. Еще несколько прыжков, и Черепанов упал на снежно-песчаный берег острова. Скосив взгляд в сторону тыла, он заметил десяток неподвижных тел на льду и ковылявших к своему берегу раненых и санитаров с санками.

Рядом послышался голос ротного:

– Ребята! Рванем! До берега доплюнуть можно, там мы в мертвой зоне. Пулеметами нас не возьмешь, а выбивать не сунутся, итальянцы – народ жидкий!

Быстро переползли остров и сгруппировались на ближнем к врагу бережке. Снова свисток – и в глазах замелькал до ужаса близкий чужой склон. На этот раз потерь почти не оказалось, итальянцы не успели переставить прицелы. Бойцы рассыпались по прибрежным оврагам и кустам. Фронтальный огонь, как и обещал ротный, уже не доставал наступавших. Альпийцы больше не стреляли, но, заметно шебарша, перегруппировывались в окопах.

Слева, метрах в восьмистах, из-за проволоки ударила очередь станкового пулемета. Стрелок оказался никудышный: длинные очереди полосовали воздух. Было заметно, что пулемет проваливается в неутрамбованный снег, часто заедает и альпиец подолгу возится с ним.

Бойцы, тяжело дыша, приткнулись в своих укрытиях. Ротный никаких команд не подавал. Горячка первого боя постепенно прошла. Потянулись тяжелые часы неизведанного ожидания. Солдаты промерзали, обхлопывали себя мелкими тычками.

В стороне наступала другая рота. Там тоже чернели трупы на льду, и над застывшей рекой несся одинокий голос раненого:

– Веревкин!.. Веревкин, ты живой?..

Среди растянувшихся фигур стоял на колене обездвиженный солдат и опирался на ствол упертого в лед автомата. Голова его безвольно свесилась в грудь, будто склоненная в память о павших товарищах.

Ближе к вечерним сумеркам опять проснулись советские орудия и минометы. Когда совсем стемнело, на нашей стороне послышался автомобильный шум. Меж солдатами возник тихий спор:

– Подкрепление подвезли!

– А может, танки подошли?

– Какие тебе танки, дура? Не слышишь мотора разве? Да и куда танки супротив льда? Думай балдой-то!

– Тогда, может, «катюша»?

– «Катеринка» в тылу работает, ей на передовой делать нечего.

– Тогда точно подмога, больше некому.

Моторы затихли. Со стороны итальянцев тоже не доносилось ни звука, там эту тишину ожидали с еще большей тревогой.

В морозном воздухе отчетливо раздалась команда: «Вперед!» Обглоданная луна еще не налилась, била неярко, но русским и итальянским глазам с правого берега отчетливо рисовались фигуры бойцов, скатывавшихся по снежному склону на лед. Над рекой разнеслось могучее «Ур-ра!». Многослойная итальянская оборона ответила бешеной стрельбой. Цепь наступавших была уже у самых проволочных заграждений, но не выдержала огня и откатилась вправо, как раз туда, где днем закрепилась предыдущая группа. Здесь, в небольшой долине, встретились остатки двух атакующих волн.