Лето радужных надежд - [53]

– Что ты подаришь Ясе? – спросил он, чтоб сменить тему.

– Посмотри сам, – мать положила перед ним на стол стопку детских книг.

Саша Черный, Хармс, Бродский…

– Ого! – уважительно хмыкнул Богдан. – Ну и подборка! Я не знал, что у Бродского были детские стихи, – он раскрыл на середине книгу с голубыми пароходами на обложке и прочел: – «И хотя я горюю, что вот я не моряк, и хотя я тоскую о бескрайних морях…»

– Кстати, о книгах, – сказала мама, – я давно хочу отдать тебе одну.

Она повела его в свою комнату и вытащила с полки коричневый томик с потертым корешком.

– Ласкер. «Учебник шахматной игры». Да от него пылью веков пахнет! Экскузе муа, зачем мне сие ископаемое?

– Это была одна из любимых книг твоего отца. Мне хочется, чтобы она перешла к тебе.

– Аа, ну-ну.

Никакого энтузиазма это сообщение у Богдана не вызвало. Ладно, зачем расстраивать мать? Возьмет. Возможно, даже довезет до дома, сунет подальше. Тоже мне, сентиментальная реликвия!.. Чемодан он оставил в отеле, а к матери пришел налегке – только кошелек и паспорт в кармане летнего пиджака. Так как учебник положить было некуда, он шлепнул его пока на письменный стол матери, а сам подошел к книжному шкафу.

– Мне кажется или книг стало меньше?

– Я раздала то, что давно не читаю.

– Понятно. Тут и отцовский Ласкер под раздачу попал. А фотоальбомы? Я помню, две нижних полки было под фотоальбомами.

– Я их почистила.

– Ты их – что? Мамуля, а как же мои детские ужимки и прыжки? Даня ест кашку, Даня играет снежинку в детском саду?!

– Ты не играл снежинку. Ты был кукурузным початком.

– Ха, мы уже спорим. Потому что нет документов, ты все пустила в утиль!

Богдан был готов возгореться: ничего себе, не посоветовавшись с ним!.. Мать указала пальцем, а потом носком домашней туфли на темно-коричневый гигантский альбом.

– Пожалуйста, бери. Хоть сейчас. Я избавилась от своих лишних фото. Одноклассницы, которых я уже не помню, и тому подобное. Все твои фотографии – в этом альбоме. И еще два соседних пакета. Забирай.

– И возьму! – сказал Богдан в запальчивости.

Он присел перед шкафом, вытащил темно-коричневый альбомище, забрал пакеты из черной бумаги, подписанные белым карандашом «Богдан школа» и «Богдан прочее» и жестом собаки на сене прижал их к своему животу.

– Минуту, – сказала мать, вышла в коридор и принесла ему сувенирную холщовую сумку с крылатым львом и надписью «Venice. I wish I come back». Туда он свалил всю свою добычу, а заодно и шахматный учебник.

– Давай-ка, красавец мой, выходи отсюда. Я буду одеваться. Нам уже пора.

Им в самом деле было пора: в четыре часа их ждали у себя на Гороховой Степа, Юля и именинник, Соловей-младший. Его первый день рождения очень удачно пришелся на субботу. Можно было бы сказать, что Богдан приехал ради этого праздника, но вообще-то за последний месяц три уик-энда из четырех он провел в Домске.

Богдан повесил на плечо отяжелевшую венецианскую сумку и пошел в гостиную.

– А ты что подаришь? – вслед ему спросила мать.

– Сюрприз!

Богдан был уверен, что мать может прихорашиваться хоть полчаса, поэтому лег на диван, опустив голову на один мягкий подлокотник и возложив ноги на второй. Поспать, что ли? Семнадцать минут, как Штирлиц. Сна не было. Богдан вытащил черный пакет, а из него – наугад – первое попавшееся фото.

Тьфу ты!

На черно-белой фотографии были отец и сын. Семейная идиллия: кудрявый мальчик лет двенадцати и отец с резко вылепленным, сосредоточенным лицом склонились над моделью парусника. Как бы это назвать? «Их общее увлечение». «Связь поколений». В самый раз для советского журнальчика средней руки, набитого штампами. «Радости нашего дома», ха-ха. Богдан отлично помнил, как был сделан этот кадр. То был период, когда отца уже поперли из сонма шахматных небожителей. Прежде летавший по всему миру, он накрепко приземлился в Домске. Работал на какой-то паршивой работенке, а дома просиживал часы, закрывшись в комнате. «Отец занят, не мешай». Нет, наверно, надо бы ему посочувствовать – сейчас хотя бы, через года. Но у Богдана это слабо получалось. Из-под запертой двери веяло равнодушным холодом, вот что он помнил. Отец замкнулся в себе, будто у него был исключительный патент на страдания – по крайней мере, в этом доме, а жена и сын были дурилки картонные. Анатолий Соловей сидел в своей крепости, читал, решал шахматные задачи, затем на пару месяцев увлекся собиранием парусников. Как-то раз Богдан взял в руки его двухмачтовую модель… Хрусть! То ли рея, то ли стеньга – какая-то палка немедленно отвалилась. О, какая буря поднялась! «Ты без разрешения!.. Еще раз… Уважай чужое пространство!..» Еле-еле отца утихомирила мать. «Он сейчас приклеит». И Богдан приклеил – делов-то. Пока отец дышал ему в ухо и поправлял… этот идиллический момент мама зачем-то запечатлела.

Богдан сунул фотографию обратно в пакет. Если там все такие, то мать преспокойно могла их выбросить. Впрочем, еще не поздно это сделать самому!

Вдруг перед его глазами возникла картина, не оставшаяся ни на какой фотопленке, но врезавшаяся навсегда в медные пластины его памяти. Отец в дверном проеме раскидывает руки, как Христос. Вскрик: «Достаточно!» Темный силуэт матери, обхватившей себя за плечи – и перекосившееся лицо отца в желтом электрическом свете…