Лето радужных надежд - [39]

Богдан дошел до шумной улицы с магазинами, кафе, лениво лязгающими троллейбусами. На углу стояли две продавщицы с тележками: одна торговала мороженым, другая – воздушными шарами. Солнце припекало, июльская жара располагала к эскимо и пломбиру, но Соловей-старший, повинуясь минутной прихоти, купил дюжину разноцветных шаров. Он вспомнил, как давным-давно, когда Степе было года четыре, он гулял с ним в выходной по парку (одна из редких прогулок, м-да, чаще он отдавал время бильярду) и, когда Степка загляделся на шарики, выгреб из кошелька всю мелочь: на! Монет хватило на десяток с лишним шаров, и, пока Степка держал нитки в своем кулачке, Богдан присел рядом с ним на корточки и поведал тайну: к каждому шару можно привязать-загадать желание, а потом шар нужно отпустить, и если он улетит далеко в небо, не запутается в проводах, в листве, то желание потом обязательно сбудется. Он уже не помнил, что там загадывал Степка, что шептал – что-то смешное, маленькое, детское. Но Богдан вспомнил вдруг, как после пятого отпущенного на волю желания сын остановился и вдруг передал шар ему. «Тебе. Твое желание, пап». Поделился. И дальше они отпускали по очереди свои шары – синие, красные, голубые… Летели в небо желания сына и отца.

«Пусть у Степы получится», – беззвучно сказал Богдан, отпуская гроздь наполненных гелием шаров. Они тут же взвились в воздух, разлетелись, закачались, медленно удаляясь вверх, как яркие брызги салюта. Шары-обещания. Точки счастья в летнем небе… Богдан усмехнулся. Глупо это? Да к черту! Разве не естественно совершать глупости, когда голову ведет от радости?

Глава 13

Юля протянула руку к зеленому от патины орлу.

Она чувствовала себя Евой, тянущейся к запретному яблоку на древе. Увидеть еще кусочек будущего – это было так заманчиво. Но можно ли? Стоит ли?

Ведь мало ли что могло ждать там, за серебристой завесой завтрашнего горизонта. Ни один человек не проходит свой путь без трагедий, малых и больших. Одни не могут найти себя, другие теряют близких. Кому-то суждено пережить пожар, кому-то – утонуть в ста метрах от берега на тропическом курорте. Развод, разлад, несчастье в семье… Потеря работы… и, не дай бог, война…

Юля боялась всего этого сразу. Неделю назад орел показал ей будущее, и с тех пор она не прикасалась к волшебному таймеру. Впрочем, скучать ей было некогда. На работе Юле поручили готовить выставку акварелей девятнадцатого века: в коллекции Домского музея был прелестный портрет красавицы в шляпе со страусовым пером – кисти самого Брюллова! К этому добавлялись десяток листов рангом пониже, а про остальное надо было договариваться с другими музеями, Юля уже вступила в переписку с Третьяковкой и Русским музеем, обладателями бездонных закромов. Когда удавалось урвать время, она лихорадочно искала в Сети информацию об истории города, чтобы самые яркие эпизоды вплести в свои экскурсии. А экскурсии у нее были почти каждый день. Вечером ровно в шесть она сбегала по ступеням музейного особняка, улыбаясь и чуть вздрагивая от волнения, а внизу ее уже ждали гости. Так она их называла. Ей хотелось увлечь этих иностранцев своим городом, обаять их, оставить в их памяти след – как будто они были ее собственными гостями. Никогда еще она не чувствовала такого азарта от работы! А ведь прежде Юля думала, что готова просидеть в тихих стенах музея до самой старости… Прикасаясь к своим безмолвным подопечным из хранилища, она успокаивалась. Стоя перед картиной Коровина или Грабаря, чувствовала тихий восторг. Но живое общение с людьми, как оказалось, дает совершенно особую энергию. Когда Юля вела по городу своих немцев или японцев, направляя их внимание то туда, то сюда, открывая им тайную историю, скрытую за камнями, иногда перебрасываясь с гостями шутками, она ощущала себя как провод, который наконец включили в сеть.

Ближе к восьми Юля возвращалась домой. К ней стремительно полз Яся, ее целовал Степа. У них были замечательные вечера: прыжки и скаканья, валяние по полу, выстраивание башен из кубиков, извазюкиванье щек в каше, плескания в ванной, распевание песен. В полдесятого вечера Юля скрепя сердце прекращала эту веселую карусель: спать! Яся поднимал визг, но потом успокаивался: ведь его ждало мамино молоко. Он сосал и постепенно засыпал у груди, но заснув, не отпускал Юлю, а продолжал сосать. Если она пыталась высвободиться, Яся просыпался и плакал. Поэтому младенец Ярослав держал ее на коротком поводке час или полтора (пока у мамы окончательно не затекал бок, плечо или рука), потом – о радость! – все же отваливался. Юля бежала в душ, затем скорей-скорей варила на завтра супчик, возвращалась в постель, ворочалась с боку на бок, думая о волшебном орле, о Степиной победе, о своих экскурсиях… засыпала… и, казалось, всего через пять минут сна ее будил громкий плач Яси: «Мама! Мама!» Яся снова приникал к ее груди и засыпал, через какое-то время ей удавалось освободиться, и она засыпала тоже, а потом – потом он снова ее будил, и снова, и снова – пять или семь раз за ночь, так что утром она вставала с косыми от недосыпа глазами.