Лето радужных надежд - [38]

Степа высвободился и встал, шмыгая носом.

– Ба!

По лицу Майи, нарисованному и спокойному, как венецианская маска, ничего нельзя было прочесть.

– Ты это… Кончай партизанить, война уже кончилась.

– А дело в том, Степа, что… Мне гораздо лучше, – усмехнулась ба.

Степа испытующе вгляделся в нее и наконец поверил.

– Вау! Йухты-пухты! Это ж супер! А ты что это, ты что раньше не сообщила?

Майя закатила глаза.

– О таких вещах не говорят, пока не уверены, – отрезала она. – Я сделала МРТ. Мне точно лучше. Мой врач изменил прогноз.

– То есть… нет, погоди, – начал соображать Степа. – То есть что-то, то есть прежде плохой был прогноз?

– Неважно! Дай мне важное сказать. Теперь мне предлагают делать «химию». Ты знаешь, что это? Курс химиотерапии. Это такая дрянь, от которой выживает сильнейший. Накачивают лекарствами и смотрят, кто сильнее: опухоль или пациент. Я поразмыслила и решила: лучше выживать за границей. По части человеческих условий в больницах они нас обогнали на многие километры. А простая, бытовая человечность – то же обезболивание по требованию – это в моих условиях значит много…

– Ииии… – издал задумчивый стон Яся, подняв голову на прабабку.

– Угу. Ну, значит, ты… фьють? – Степа мотнул головой. – Куда?

– В Израиль. Возможно, именно в ту клинику, которую ты мне посоветовал… Не завтра, разумеется, мне нужно еще многое собрать и… – Майя оборвала сама себя. – Степаша, из этого следует еще одна вещь: я не смогу одолжить тебе денег.

Степа зажмурился и сморщил нос, словно в лицо ему ткнули стухшей селедкой.

– Я тебя вообще! Что ты? Вот ни секунды, ни секунды не думай и не это, не жалей. Ни секундочки!

Когда он утром ехал к бабушке, то – да, раздумывал о том, поможет ли она, и внутри немного стеснялся, как стесняются почти все, когда приходится просить денег взаймы, но когда началась свистопляска с вытаскиванием на свет его программерских свершений, Степа про этот вопрос забыл. И сейчас он отодвинул от себя мысли о том, где же ему найти бешеные тыщи, большие деньжищи – да, похоже, нигде! Потому что нет у него друзей-знакомых, которые бы сотню-другую тысяч могли одолжить, что поделать? Ладно, проехали.

– Я дико счастлив! Угу, – сказал Степа, сжав худые руки Майи. – Ты мой герой! Нет, лучше: ты – моя это, баобабушка. Баобабы ведь по пятьсот лет живут. Long live, баобабушка!

Глава 12

Богдан едва помнил, как он покинул ресторан. То ли он допил свой капучино одним глотком, то ли не прикоснулся к нему, а прочее – яйца по-флорентийски с припущенным шпинатом, тосты, джем, апельсиновый только что выжатый сок – это было брошено, Богдан встал и едва не ушел. Хорошо, он все-таки спохватился и под озадаченным взглядом официанта попросил счет. Сунул несколько купюр, даже не подумал про сдачу (такие роскошные чаевые он оставлял лет пятнадцать назад, когда пришли первые деньги) и кубарем выкатился с палубы ресторана-поплавка на набережную.

Новости были столь ошеломительны, что улеглись в душе не сразу. Когда мама стала излагать, как Степан – бог ты мой, Степка! – освоил программирование, занялся мобильными приложениями и подал последнее из своих творений на конкурс, Богдан слышал это все как через стекло. Он слышал, да, и даже говорил что-то вроде «вот как, надо же», держал вменяемое лицо (это он умел делать в любом состоянии), но поверить не мог. Все ждал, когда Степа скажет: «Ладно, ба, хватит отца разыгрывать». Но нет. Вместо того чтобы рассмеяться – «пошутили мы», мама торжественно объявила, что приложение Степы конкурс выиграло! Некая крутая компания выбрала его среди тысяч других и собиралась вложить в него солидные средства. При этом мать так гордо сверкала глазами, будто Степа был ее личный ученик и творил эту программную хрень непосредственно под ее руководством, будто это как минимум наполовину ее заслуга. А для Богдана сие было равно сообщению, что его незадачливый сын втайне прошел отбор в отряд космонавтов и сегодня вечером улетает с Байконура на Марс. Он только и сумел, что сказать: «Даже так? Поздравляю». После чего скоренько закруглил разговор.

Он шел по набережной Москвы-реки, сунув руки за пояс джинсов и так высоко подняв плечи, словно застрял на фразе: «Не знаю, понятия не имею, как это вышло!» Мимо с гулом и свистом пролетали машины. На другом берегу строительный кран медленно поворачивал свою ажурную, многотонную стрелу над домом, невзирая на выходной.

Богдан взошел на мост, постоял на его горбу, таращась на течение, потом спустился на другую сторону и там блуждал, пока его внимание не привлекла вывеска с коктейльным бокалом, вписанным в название. Заведение было уже открыто, Богдан нырнул в его прохладный сумрак, украшенный блеском небольших зеркал и свечением разноцветных бутылок. Он попросил бармена за стойкой налить ему водки. «У меня… у меня сын!..» – кивая сам себе, сказал Богдан. «Сын родился?» – предположил бармен. Богдан усмехнулся и ответил: «Да». Он опрокинул стопку и только тогда вспомнил, что оставил «дээс» на парковке возле ресторана, где завтракал.

«Именно так! Именно так, – говорил сам себе Богдан, шагая по пустым воскресным улицам старой Москвы. – Будто родился. А ты тщеславен, Богдан Анатольевич, знаешь ты это? Знаешь, собака. Тебе недостаточно просто продлить род, передать, так сказать, генетическую эстафету. Ты хочешь – ух! Да… Да, я этого все время хотел. Звездного мальчика. И дождался. За какие заслуги, не имею понятия. Дар богов, да. Браво! Браво, я! Дождался. Браво, Степка!.. Но каков тихушник! Ни полслова… И вдруг оказывается, что у меня есть сын – без пяти минут гений! В тюфяке скрывался брильянт… Мать звала приехать… Правильно. Надо отметить. Виват! Шампанское к бою! Свистать всех в Домск…»