Лето на Парк-авеню - [39]

– Элис, – позвал он меня, – подойди взглянуть.

– Можно?

Он взял у меня отражатель и отошел в сторону, освободив место у штатива. Я заглянула в видоискатель, а Кристофер настраивал объектив.

– Видишь? – сказал он. – Теперь смотри, что будет, если сделать вот так.

Он чуть повернул отражатель, и все тени смягчились, меняя впечатление от картины.

– Это поразительно, – сказала я, не отводя взгляда от видоискателя.

Ветер усилился, и я подумала, что съемку придется отложить, но Кристофер наоборот обрадовался, решив заснять разметавшиеся по лицу волосы Дафны, пусть они и размазывали помаду по ее бледной коже. Он снял аппарат со штатива, перегнулся через поручень моста и сделал серию снимков. Налетел холодный порыв ветра, я застегнула пальто и стала топать на месте, чтобы согреться. Дафна, должно быть, замерзала, стоя на мосту, но продолжала поворачиваться и так и эдак, наклоняя голову и надувая полные губы, пока Кристофер работал с аппаратом.

В какой-то момент он скинул свой бушлат.

– Подержишь, пожалуйста?

Оставшись в футболке, с гусиной кожей на руках, он забрался на перила моста для нужного ракурса. Одно неверное движение – и он мог оступиться и упасть, но это, похоже, не волновало его. Он был намерен получить нужный снимок. Он подался вперед, и футболка задралась, открыв полоску бледной кожи под самым пупком. Отщелкав всю пленку, он спрыгнул с перил и сказал, что все готово.

Дафна обхватила его за талию, прильнула к нему и поцеловала в губы.

– Спасибо, малыш.

Я подумала, давно ли они вместе, продолжает ли она испытывать трепет от его прикосновений или уже привыкла. Я помнила, как меня словно пронзила молния, когда Майкл впервые коснулся моих пальцев и когда он наконец поцеловал меня – по-настоящему поцеловал. В этом была такая новизна и страсть, но со временем яркость ощущений сгладилась, сменившись чем-то более важным и глубоким. Или я так считала. Просто мне, в отличие от Майкла, не требовалась яркость для любви. В числе прочих вещей, которых я еще не понимала, я совершила ошибку, став для него слишком привычной.

Мы с Дафной болтали, пока Кристофер складывал оборудование и отражатель и убирал все в сумку вместе с объективами. Он поднял сумку, сунул под мышку штатив и умудрился при этом взять Дафну за руку. На выходе из парка они позвали меня выпить кофе. Я попробовала отказаться, чувствуя себя третьей лишней, но Кристофер настоял.

Мы пришли в живописное местечко на углу Западной 72-й и Западного Центрального парка, напоминавшее европейское кафе, с окнами до пола по фасаду и стеклянным шкафом с выпечкой, канноли, ругелахами и прочими лакомствами. Там было тепло и уютно, пахло свежим кофе и домашним хлебом. Мягко играла французская музыка.

Мы заняли столик в углу; Кристофер с Дафной по одну сторону, я – по другую. Он приобнял ее за плечи, словно желая согреть, а она что-то искала в своей сумочке.

– Закажи мне эспрессо, хорошо? – сказала она, вставая, с монетой в руке. – Нужно быстро позвонить.

Мы заказали кофе и стали говорить о технике сегодняшней съемки. Рука Кристофера по-прежнему лежала на спинке соседнего стула, словно там была Дафна; так человек, лишившийся конечности, продолжает чувствовать ее.

– Кто привил тебе интерес к фотографии? – спросил он.

– Мама. Она не работала фотографом, ничего такого, но любила снимать. Или, скорее, собирать фотографии. Словно коллекционировала воспоминания.

– Не припомню, когда я последний раз снимал для себя, – сказал он с улыбкой. – Что-то личное.

Он взглянул в дальний конец зала, где Дафна прижимала к уху трубку, прислонясь к стене, и кивала, а пальцы ее ощупывали наборный диск.

– А ты как к этому пришел? – спросила я. – Как начал заниматься фотографией?

– Даже не думаю, что это был кто-то или что-то конкретное, – сказал он. – Наверно, в основном, от скуки или одиночества. В детстве я мало с кем общался. Такой недотепа, почти все время был один. Как-то не по себе было с другими людьми. Мне больше нравилось смотреть на них, чем общаться, – он хохотнул. – Помню, у папы была камера. Старая «Яшика». Однажды я нашел ее в недрах шкафа. Сам освоил, и как только врубился, я словно обрел лучшего друга. Словно она заполнила всю пустоту. Мне больше не было так одиноко. Наверно, я говорю странные вещи?

– Нет. Правда, вовсе нет.

Он посмотрел на меня с любопытством и достал сигарету.

– Давай дальше, – сказал он.

Мне не хотелось говорить о смерти мамы, так что я умолчала об этом.

– Когда я подросла, кое-что случилось, и я поняла, как все вокруг непостоянно и скоротечно. И как раз мамин фотоаппарат, которым я стала снимать, стал моим способом ловить мгновения. Сохранять людей и вещи, не давая им ускользнуть из памяти.

Я хотела сказать больше, но вернулась Дафна.

– Ужас, как не хочется, – сказала она. – Гэри просит, чтобы я приехала, посмотреть сценарий. Надо сейчас ехать к нему, – она повернулась ко мне. – Приятно было познакомиться.

– Тогда увидимся дома? – сказал он.

Дома. Они живут вместе.

– Дафна хочет быть актрисой, – объяснил он, когда она ушла.

– Надо же.

– Гэри – ее агент. Не слишком одаренный. Молодой, только начинает, но пытается устроить ей какие-нибудь пробы, – он кивнул и достал сигарету. – Думаю, ее ждет масса работы от «Агентства Форда». У нее хорошая внешность, заметила? Свежая. Нетипичная, – он закурил и положил сигарету на пепельницу, так что от нее потянулась лента дыма. – Дафна такая, – он поднял руку, словно ища нужное слово, – такая естественная перед камерой.