Лето без каникул - [57]

— Есть! Сын нашего зоотехника.

— Тогда начнем.

— А с чего начнем? — спросил Русаков. — С разгона или с Толмачова?

— Я думаю, с Толмачова, — предложила Яблочкина.

— Так пусть он и расскажет, — сказал Русаков. — А мне что объяснять?

— Вот, вот! — с возмущением воскликнула Яблочкина.

— Постой, ты спокойней, — остановил ее Баканов.

— Не могу.

— Давай лучше послушаем парня. Ну, рассказывай!

Димка начал сбивчиво и неуверенно. Да то ли он говорит?

Взглянул на Игоря. Игорь кивнул.

— Заговорила все-таки совесть, — сказала Яблочкина. — А это самое главное.

— А может быть, неправильно сомневался? — спросил Русаков. — А если неправильно, то сказали ли мы ему, в чем он не прав?

— Я согласна с вами, — кивнула Яблочкина. — Но сейчас главное в другом. Толмачов все прочувствовал, и мы должны вернуть его в наш коллектив. И слово доброе сказать, и тяжесть с его души снять.

— А что мы дадим этой самой душе? — спросил Баканов. — Как, Иван Трофимович? Может быть, пошлем обратно в консерваторию? И уж если ругать, то за то, что ушел оттуда. Нет возражений? Тогда все ясно. Вопрос считать решенным. Тогда перейдем к разгону. Словечко-то крепкое! Особенно ежели этим словечком да по голове! Как, Игорь?

Игорь вскочил с места еще до того, как Баканов обратился к нему.

— А разве нет? Вы что, ничего не видите? Да ежели вам, товарищ Баканов, скажут: «Дуй куда хочешь», — то, пожалуй, и вы из райкома сбежите.

Все рассмеялись. Баканов, улыбаясь, посмотрел на Игоря.

— Угадал! И чур по секрету: два года добивался, чтобы освободили от секретарской работенки… Добился, сказали: «Дуй учиться…» Так, говоришь, Русаков разгоняет вас? — И, повернувшись к Русакову, спросил: — Иван Трофимович, а как твой демобилизованный парень Емельян?

— Ежели его не неволить, через полгода в колхозе будет. Золотой работник. Все корма в свои руки берег. Здорово заворачивает.

— Я так и думал… — И снова обратился к Шеломову: — Так, значит, разгон? Ты что же не отвечаешь? Тогда мы инструктора нашего спросим. Вера Викентьевна, вы знали, что ребята организовали инициативную группу?

— Игорь приезжал, рассказывал.

— А чтобы созвать собрание и вынести решение всем вступать в колхоз?

— Оно было преждевременно. И это поставило под удар все движение шеломовцев.

— Кстати, почему шеломовцев? — спросил Баканов. — Завтра Петров проявит инициативу, появятся петровцы, за ними васильевцы, семеновцы. Зачем все это? Мы — комсомольцы. Мы — ленинцы. Не почетней ли? Не ответственней ли? И помни, Игорь, когда дело идет о деревне, надо проявлять больше терпения, воспитывать людей, а не командовать ими, заинтересовывать их, а не взывать лишь к какой-то особой сознательности. Знаешь, в чем корень твоих ошибок? В отсутствии доверия! Ты хочешь простым голосованием заставить вступить в колхоз всех своих товарищей. Доверять надо людям. Учти это. Иначе ты не сможешь быть комсоргом.

Баканов поднялся, посмотрел на часы. Время позднее. Пора кончать. Поднялась и Яблочкина.

— Я больше не нужна? — спросила она Баканова.

— Подожди, вместе поедем. Мне надо с тобой поговорить.

Яблочкина исчезла за дверью, а Баканов сказал Русакову:

— Вы, Иван Трофимович, извините нас за беспокойство. Но что поделаешь? Ребята растут, по-своему хотят понять жизнь и, конечно, часто ошибаются… Думаю, что наши ребята кое-какой вывод сделают для себя. Только есть один вопрос. А все-таки кого из ребят, по-вашему, можно вот сейчас принять в колхоз?

— Пока никого!

— Ну конечно, мы по своему сознанию ниже рядовых колхозников, — иронически проговорил Игорь.

— Смотря, Игорь, что считать сознанием. У каждого сознания есть свое бытие. Ты ведь еще не знаешь, сколько заработал в колхозе, хватит ли тебе этих денег, чтобы прокормить и одеть себя. Ты ведь еще не пробовал хлеба, который вырастил своими руками. А вдруг он горек покажется тебе? Нет! Пока никого. Вот разве что Андрей Кочергин. Его, пожалуй, я бы в колхоз принял. Он всей душой в колхозе.

— И думает стать педагогом, — неожиданно, словно соскочив с невидимой пружины, выпалил Игорь.

Русаков не смутился:

— Да, Кочергин хочет поступить в педагогический институт. Прекрасный будет педагог. Человечный, с большой выдержкой. И мы с ним уже договорились, что работать он будет в нашей большепустошской школе. Такого, как видишь, мы не только готовы принять в колхоз, но и доверим ему своих ребят.

Игорь понимал: и этот последний бой им проигран. Пожалуй, он может идти. Заспешил и Баканов, но его остановил Русаков.

— Давно у вас в райкоме Яблочкина?

— Скоро год… А до этого два года вела начальные классы.

— И как?

— В школе работала очень хорошо. Высокая успеваемость ребят, отличная дисциплина, общественница. Да и у нас показала себя энергичным работником. Ведь если откровенно говорить, это ее заслуга, что целый класс остался в Больших Пустошах… Я собирался в учебный отпуск — в голове экзамены, не до того было…

— Жалко.

— Что жалко?

— Жалко, что не до того было, — сказал Русаков.

— Но Яблочкиной нельзя отказать в политическом чутье… К сожалению, у нее маловато душевной чуткости. Проблему видит, а человека не замечает. Увлекается масштабами, а нет, чтобы поглубже в жизнь заглянуть.