Летнее Солнцестояние - [18]

Буррхед остался недоволен своим потомством, поскольку в помете был один-единственный нормальный крот. Какое-то время он наблюдал за тремя крошечными розовыми детенышами, боровшимися за место возле сосцов матери, и в конце концов несколько утешился, обратив внимание на недюжинную силу Рута. Буррхед не ошибся — Рут вырос в задиристого драчуна. О лучшем сыне он и не мечтал.

Детство Брекена было безрадостным. Ему постоянно приходилось бороться за пищу, при этом он всегда проигрывал и получал в итоге лишь объедки. Вследствие недоедания он рос очень медленно, что делало его положение еще более сложным. Тщедушный, вечно нездоровый и вечно плачущий ребенок — таким его привыкли видеть в родной семье. В чем ему нельзя было отказать, так это в уме и сообразительности (Буррхед считал то и другое чем-то вроде коварства). Он быстро научился уходить от прямых стычек с ровесниками, в том числе и со своим не в меру рослым братцем. Вместо того чтобы отвечать ударом на удар он принимал оборонительную позу и терпеливо сносил все тычки и тумаки, обрушивавшиеся на него буквально со всех сторон. Опущенная вниз мордочка, отведенные в сторону глаза и дурацкие противоестественные манеры Брекена вскоре так наскучили Руту и Уиттир, что они попросту перестали обращать на него внимание.

Впрочем, проблема выживания, вообще-то, не стояла для него так уж остро, поскольку его брат и сестра, подобно отцу, были абсолютно лишены воображения. Он заранее предугадывал ход их мыслей и действий, что позволяло ему лавировать и чувствовать себя если и не вольготно, то, по крайней мере, достаточно уверенно.

В то же время у него хватало ума на то, чтобы делать им приятное — отыскивать норы с червяками, новые места для игр и неведомые дотоле туннели. Хотели они того или нет, но во всех подобных случаях им приходилось полагаться именно на его идеи и выдумки. Конечно, они продолжали колошматить его, однако уже не с таким остервенением. Порой он не мог сдержать слез, и тогда — пусть это случалось крайне редко — ему на выручку приходила Эспен. В ней сочетались крайняя неопрятность и склонность к романтическим причудам, одной из которых была ее страсть к рассказыванию всевозможных историй. Когда Брекеном овладевало отчаяние, она пыталась утешить его кротовьими легендами и сказками, историями об овеянных славой отважных героях и самцах, мужественно борющихся за своих самок.

Среди рассказываемых ею легенд были и традиционные кротовьи сказания, те или иные версии которых бытуют практически в каждой системе, и местные данктонские легенды, сложенные в далеком прошлом, когда кроты еще жили в Древней Системе, располагавшейся на самой вершине холма. Эспен настолько проникалась духом сказаний, что начинала поскуливать и подвывать. Брекен же, сидевший возле нее и слышавший ее частое взволнованное дыхание, на время забывал о всех своих невзгодах и печалях — истории эти буквально зачаровывали его.

Он погружался в них с головой, полузакрыв глаза или устремив взгляд куда-то в бесконечность, ему грезились смертельные схватки, магические знаки, начертанные когтями, кошмарные, леденящие кровь опасности. Эспен любила дополнять легенды фантастическими историями, выдуманными ею самой,— о герое, который сражался в лесу с полчищами сов, о ловкаче, который перехитрил лис, о благородном радетеле за весь кротовый род, который нашел несметное множество червей и тем самым спас родную систему от голодной смерти. Истории эти чрезвычайно трогали Брекена. Он мечтал о славном будущем, когда он вернется в систему таким же, как они, героем и его будут ждать чистая уютная нора, любовь близких и много-много червей. Уже не изгой, но крот, без которого система не может обойтись.

Именно в эту пору сердце Брекена пленила Древняя Система. Когда Брекен выбирался на поверхность, он частенько застывал, устремив взгляд в направлении вершины Данктонского Холма, находившейся за пределами его поля зрения, думая о том, сможет ли он когда-либо добраться до нее сам. Однажды Эспен рассказала ему о Камне, который, по слухам, стоял на самой вершине Данктона.

— Впрочем, быть может, все это и не так, ведь теперь там бывают только старейшины — в Середине Лета и в Самую Долгую Ночь. Но в любом случае легенде этой нельзя отказать в красоте, верно?

Идея Камня потрясла его настолько, что однажды, собравшись с духом, он осмелился спросить о нем самого Буррхеда, пребывавшего, как это показалось Брекену, в благодушном настроении. К его немалому удивлению, Буррхед снизошел до подробного ответа.

— Да. Все правильно. Там действительно находится Камень. Я его видел собственными глазами. Думаю, скоро кроты о нем забудут. Будь моя воля, я бы вообще запретил этот Летний Ход.

— Но почему? — полюбопытствовал Брекен.

— Совы и черви, сынок, — запомни два этих слова. Сов там навалом, а вот червей — раз-два и обчелся. Разве разумно подвергать себя такому риску ради исполнения какого-то там старинного ритуала, о котором и помнит-то лишь один старикан Халвер?

— А на что похож Камень? — спросил Брекен, воодушевленный необычайной разговорчивостью отца. Эспен прислушивалась к их разговору с нескрываемым интересом.