Было раннее утро. Было тихое небо.
Просыпался город, зажигал пожар звуков. То там брякнет, то в другой стороне фыркнет. Громко, как по наждачной бумаге, метлы шуршат. Горят фонари, потому что их погасить забыли. И солнце светит.
Просыпались помаленьку люди в домах, умывались туалетным мылом.
Витька сидел на крыше, прислонясь к холодной печной трубе, ощущал в карманах тяжелый груз: гвозди, шурупы, ириски «Тузик», отвертку, плоскогубцы и молоток.
Вокруг Витьки размахнулось кошачье приволье – железная городская пустыня до самого горизонта. Небо на краю города стоит стоймя, словно редкая занавеска или стеклянная перегородка, словно оно отделяет город Ленинград от натуральной природы, от лесов, полей и так далее.
– Я вам всем докажу! – говорил-горячился Витька. – Сегодня вы все убедитесь. И Анна Секретарева тоже убедится! Я, может, один такой в природе.
Витька ругал взрослых жителей, и ребят, и свою одноклассницу Анну Секретареву, а вместе с ними собак, и кошек, и прочее живое население города.
– Убедитесь, убедитесь. Точно я говорю. Я не зря на крышу вылез такую рань. И вы, воробьи собачьи, тоже узнаете.
Забегая вперед, можно объяснить, что никто, никогда так и не узнал, за каким славным делом Витька Парамонов вылез на крышу, потому что вдруг:
– Каракуты кружевары. Каркаруны каркадары! – произнес что-то по соседству с Витькой очень серьезным глуховатым голосом.
Витькино лицо поскучнело.
– Громкоговорителей понавесили – только хрипят, – сказал Витька. – Я бы починил, но ведь кто заметит, что это я починил? Никто! Хоть и говорят все, что дети – цветы жизни, но на самом деле мы – трава. Нас замечают только, когда мы мешаем.
– Крагли кругли перевертки, – сказал голос. – Носовертки круглокрутки.
Витька крикнул:
– Да заткнись ты!
– Кружит, кружит круглеца лампа дрица хоп ца-ца, – ответил ему голос довольно вежливым тоном и добавил: – Пожалуйста, сам заткнись.
Витькино лицо удлинилось книзу, так как Витькин рот от удивления открылся.
– Что? – спросил Витька.
– Что, да что, да чур-чура со вчера и до вчера, крали, крали…
Витька обернулся круто и увидел на соседней крыше большую синюю ворону.
– Это ты говоришь?
– Это я говорю.
– А ты чего синяя?
– От натуги.
Витька глаза протер, головой покрутил, даже стукнул себя кулаком по лбу в надежде, что ворона исчезнет. Но ворона никуда не исчезла, даже напротив, очень спокойно и равнодушно принялась чистить свои синие перья.
– Ты мне не ври, что это ты говоришь, а то я тебя сейчас гвоздем. Вороны никогда не разговаривают.
– Раз в сто лет разговаривают, – сказала ворона. – И не отвлекай меня, я колдую. Раз в сто лет я колдую. От этого и посинела… Шипит шпынь на шпыня и шпыняет шпыня…
– Я тебе точно говорю, – пробурчал Витька не очень уверенно. – Я сейчас за себя не ручаюсь. Я как дам гвоздем! – Витька вытащил из кармана большой барочный гвоздь-костыль.
Ворона посмотрела на этот костыль круглым презрительным глазом, но на всякий случай подвинулась за трубу.
– И не хлопай глазами, – сказала она. – Ты думаешь, что ты спишь? А на самом деле ты вовсе не спишь. Ткни себе гвоздем в палец!
Витька вытащил из кармана гвоздик поменьше. Ковырнул себе палец. Боль почувствовал. Из ранки капелькой вышла кровь.
– Все натурально, – сказала ворона.
Витька сосал палец и думал в смятении. Раз в сто лет всякое может быть. И почему вороне не разговаривать, если уж она разговаривает, а Витька все вокруг видит в малейших деталях, не как во сне. Во сне всюду можно побывать, но не останется в памяти мелких подробностей. Во сне можно по берегу бежать, но ощущать будешь только свой бег, камушков под ногой не почувствуешь. Видеть будешь и речку, и берег, и дальний лес, но муху на пеньке не увидишь. И не страшно будет. Прыгнешь и полетишь. А сейчас Витьке не то чтобы страшно, но до жути понятно, что сидит он на крыше шестиэтажного дома и если лететь – только камнем. Если падать – только в лепешку. И муха – вот она. Ползает по трубе. Витька взял и поймал ее для проверки. Муха в кулаке загудела, защекотала ладонь.
– Сомневаешься, – сказала ворона. – Сомневайся. Сомнение, как говорят старшие, приближает нас к истине.
Видит Витька, что краска на крыше давно облупилась. Видит весь квартал внизу и узнает по повадке дворников. А они знай себе шаркают метлами по асфальту и ничего, кроме мусора, не замечают. Для них все люди – неряхи. Разве думают дворники о том, что рядом с ними свершается нечто великое?
– А ты зачем на крышу вылез? – спросила ворона. – У тебя что, бессонница? Нервы?
– Нервы в порядке. Я человек без нервов, – сказал Витька. – От меня весь дом с головной болью, а я хоть бы что. Хочешь ириску?
Ворона сказала «спасибо» и каким-то удивительным образом склевала ириску, даже не помяв фантика.
– А что ты можешь? – спросил Витька.
Ворона пожала плечами.
– Странный вопрос, если я волшебная. Все могу. Превращать могу. Могу превратить в осла, в козла, в муху, в слона и в верблюда. А хочешь – в красавца. Люблю красавцев. В кр-расавца! В кр-расавца!.. – Она замахала синими крыльями, затрещала сухими перьями. Посыпались с перьев голубые искры.
