Летнее Солнцестояние - [17]

— Не бойся, Ребекка, — я тебя не обижу! Ребекка окончательно выбилась из сил и потеряла чувство направления, перед глазами у нее все плыло.

— Я хочу, чтобы ты стала моей, Ребекка, — моей, слышишь? — раздавался в ее ушах голос Руна, который, казалось, звучал разом отовсюду.

Почувствовав, что скрыться бегством ей не удастся, Ребекка остановилась, повернувшись мордочкой к преследователю, и неуверенно занесла над головой свою когтистую лапу. Руна ее поза нисколько не смутила — он замер ровно на мгновение и тут же медленно двинулся в ее сторону, становясь все больше и больше. Она почувствовала мертвенное дыхание зимы, ей стало казаться, что она падает в черную бездонную яму — когти стали мягкими и тупыми, замах безвольным и слабым. Она принялась пятиться назад. Ей показалось, что она слышит стук дятла, сидящего на старом дубе, на деле же это был стук ее собственного сердца. Рун подходил все ближе и ближе, плотоядно разглядывая ее оцепеневшее тело.

И тут раздался ужасный крик:

— Ребекка!

Это кричал Мандрейк, появившийся неведомо откуда. Сердце ее забилось еще чаще — над ней застыли два самых страшных крота во всей системе.

— Я запретил тебе отходить от своей норы! — рявкнул Мандрейк. — Сколько раз тебе повторять?

— Вот именно, Мандрейк, и я сказал ей то же самое,— подхватил Рун, зловеще усмехаясь.

— Неправда! — пробормотала Ребекка. — Он хотел...

Мандрейк проигнорировал ее слова. Подойдя поближе, он шлепнул Ребекку с такой силой, что она отлетела к стене и больно ударилась о нее хоботком. Из глаз ее градом посыпались слезы. Забыв о недавней усталости, Ребекка стремглав понеслась к родной норе.

Мандрейк повернулся к Руну:

— Рун, этой весной она останется одна. Одна, слышишь? Она еще ребенок. Я убью любого крота, который посмеет приблизиться к ней, кем бы этот крот ни был.

Рун поспешно ретировался, понимая, что провести Мандрейка ему в любом случае не удастся. Тем не менее с ледяным смешком в голосе он пообещал самому себе:

— Ничего, я до нее еще доберусь.

Близился май, ожидавшие потомства данктонские самки вот-вот должны были разрешиться от своего бремени. Ребекка заметила, что самцы стали крайне агрессивными, жажда крови овладела и ее отцом. Сара постоянно пребывала в возбужденном состоянии, суетилась, вздыхала, нервничала при появлении Мандрейка, в голосе которого порой проскальзывали неожиданные ласковые нотки. Ребекка частенько вспоминала о том, как преследовал ее Рун, и удивлялась тому, что самцы от нее просто шарахаются, думала о Мандрейке и Саре и завидовала последней. Охо-хо... Она в этом мире была одна-одинешенька.

Она слышала писк новорожденных кротят, ей хотелось спеть им такую же песенку, какую она пела цветам и солнцу, однако Ребекка не отваживалась подходить к ним, боясь их родителей. С тех пор как отец застал ее с Руном, она сторонилась самцов. Мандрейк тогда не сказал ей ничего определенного, но она наконец поняла, что грозит любому кроту, если он дерзнет оказать ей внимание. Поэтому она гнала всех прочь, хоть иные из самцов были молоды и хороши собой — так хороши, что ей хотелось танцевать вместе с ними. В таких случаях она заливалась звонким смехом и бежала от них куда глаза глядят, дух же ее воспарял при этом, подобно жаворонкам, кружившим в вышине где-то над опушкой леса.

Началось лето. Она чувствовала себя забытой всеми. Даже ее братья то и дело отправлялись в поисках приключений. Если они возвращались избитыми — а так обычно и случалось, ведь соперники были много старше и опытнее их, — она пыталась их приласкать и приободрить. Впрочем, теперь и они стали другими — она чувствовала исходившую от них агрессию; порою же они напоминали ей Руна, гнавшегося за нею по туннелям. От этого на душе у нее становилось горько-прегорько, и она уходила, чувствуя себя оскорбленной.

Глава пятая

Брекен рос в Вестсайде, где страх считался величайшим позором, а видом крови (если эта кровь принадлежала кому-то другому) наслаждались. Вестсайдцы всегда отличались крутым нравом, самым же свирепым из вестсайдцев был, конечно же, Буррхед. Его детям приходилось сносить постоянные побои, брань, неожиданные наскоки и бесконечные оплеухи, — юные кроты осваивали искусство самозащиты и агрессии в самой суровой школе Данктонской системы.

Мать Брекена Эспен была уроженкой Истсайда. Буррхед завоевал ее в кровавом сражении, состоявшемся вскоре после февральского заседания совета старейшин. Обычно подобные стычки заканчивались без жертв, лишь Мандрейк то и дело убивал своих соперников. Теперь же этот кровавый обычай перенял у него и Буррхед, снискавший сомнительную славу одного из самых жестоких кротов системы.

Он всегда отличался необычайной агрессивностью и уступал в ней разве что Мандрейку, пришедшему в систему со стороны. Сообразительные от природы Рун и Меккинс брали коварством, он — грубой силой и кровожадностью.

Другие кроты вряд ли связались бы с такой неряхой, какой была Эспен. В ее норе всегда царил ужасный беспорядок, в углах гнили останки червей и растений, принесенных сюда молодью.

Эспен — как это и полагается у кротов — сама давала имена своим детенышам. Самый сильный из братьев Брекена по вполне очевидным причинам получил имя Рут — Корень. Сестренка была названа Уиттир — Каменка. У нее, так же как и у самой Эспен, за правым ушком виднелось небольшое светлое пятнышко. Самому слабому из трех детенышей дали имя Брекен, что значит «папоротник-орляк».