Лети, майский жук! - [22]

Он мне говорил:

— Я хороший портной, но еще ни разу не сшил красивых брюк или пиджака. Все штопал да штопал. У людей нет денег. Махт никс, махт никс.

Еще он мне сказал:

— У меня красивая жена. Но я так давно не был в Ленинграде! Может, она вышла замуж за другого. Махт никс, фрау!

Кон рассказывал и про Ленинград. Ленинград был далеко, а Кон приблизил его ко мне, Я даже думала, что хорошо знаю Ленинград. Знакома с женщиной в зеленом платочке, с мужчиной, приходящим к Кону каждую неделю, чтобы пришить пуговицу. Знаю дом, в подвале которого была мастерская Кона. Стена за гладильным столом там всегда была мокрой. Знакома с его семьей, с двумя сыновьями — студентами-медиками. Раз в неделю у них жарили огромную рыбу. Представляю себе тетю Кона — полную женщину с двумя бородавками на носу. Знаю, как она коптит гусиный жир. Вернее, не коптит, а подсушивает его на чердаке.

Я думала, что знаю весь Ленинград. Но я ошибалась. Позже я это поняла. Я знала Ленинград Кона, а это всего лишь крохотный уголок огромного города.

Плесень Пьяный отец Солдат по прозвищу «Будем хлеб» Бабушка Архангел

Ежедневно нам на обед готовили говяжий суп из серых корешков, макароны с жареным луком и бобы без уксуса. Если я возмущалась по этому поводу, мама бранилась:

— Радуйся, что у нас есть хоть что-то. Другие голодают!

Как же я могла радоваться, если знала, что внизу, в подвале, спрятаны банки с олениной и мясом косули, разные компоты, фасоль и паштет! Мама с госпожой фон Браун тряслись над банками. Нас с Геральдом это злило. В конце концов, ведь их украли мы! И мы имеем на них право. Только мы. А они распоряжаются нашим добром!

Единственную возможность добраться до жаркого и гуляша Геральд быстро нашел. Он пробирался в подвал, вытаскивал какую-нибудь банку и проделывал небольшой зазор между крышкой и стеклом. В банку попадал воздух. Через два-три дня на соусе появлялась светло-зеленая плесень.

Мама ежедневно спускалась в подвал, чтобы осмотреть запасы: не прогрызли ли мыши мешки с горохом, макаронами и бобами.

Обнаружив плесень в банке, она, грустная, несла ее наверх.

— Еще одна банка, — сокрушалась мама. — В подвале слишком сыро!

Подмигивая друг другу, мы тоже сокрушались, пока мама осторожно снимала плесень с соуса. Госпожа фон Браун строго следила, не много ли она соскребает.

— Прошу Вас, — говорила Браун, и мы видели, как она глотает слюну. — Прошу Вас! От плесени не умирают!

Но жаркое в обед было большой редкостью, а вот макароны с луком появлялись неизменно. Иногда я угощалась у Кона. Но насколько я любила самого Кона, настолько терпеть не могла его еду. Каждое утро в сад въезжала повозка с продуктами. Кон озабоченно рассматривал то, что привозили. Скреб себя по шее, где росли длинные шелковистые волосики, и говорил:

— Фрау, фрау, что сегодня сварим?

— Жаркое, — предлагала я, увидев среди продуктов большой кусок свинины. Если солдат привозил овощи, я заказывала солянку, если мешок с рисом, — суфле.

На все мои предложения Кон радостно кивал и облизывался.

— Фрау, фрау, в рис добавим сахару, яиц и яблочек!

Нос его трепетал от радости, как будто он уже сыпал ванильный сахар в суфле. Кон ставил на огонь котел с водой. Когда вода закипала, он не глядя бросал в котел все, что ему привезли. После чего кидал туда три огромные ложки жира, две горсти грубой розовой соли и половник муки.

Как-то Кон вылил в котел сорок одно яйцо — я сама считала, когда он их разбивал. В котле поднялась пена и перелилась через край на плиту. Кон в растерянности скреб затылок, бегал вокруг плиты, помешивая длинной деревянной ложкой эту суп-кашу. Пены становилось все больше и больше, она все лилась и лилась на плиту. В кухне ужасно воняло.

Я стояла рядом и хихикала.

— Махт никс, махт никс!

Кон ничего не смыслил в поварском деле. Он ведь был портным, а не поваром.

— Почему ты стал поваром? — как-то спросила я.

Кон показал на толстые стекла очков.

— Глаза неподходящие, чтобы стрелять.

Потом ткнул в свои кривые плоскостопые ноги.

— Ноги неподходящие, чтобы маршировать.

Под конец он ударил себя в грудь.

— Из портного плохой вояка!

— Махт никс, махт никс, — утешала я.

С тех пор как первые русские простучали пятьдесят раз в нашу дверь, прошло много дней. Наш дом был полон русскими солдатами. В павильоне находился Кон со своей кухней. В спальне госпожи фон Браун жил господин майор. Рядом с ним его адъютант и еще один солдат, рыжий, с прыщами. На первом этаже разместился штаб. Там было шесть или семь человек, среди них три женщины, три толстых женщины в черных чулках, с пышными прическами. Они был и офицерами. Одну из них звали Людмила. У нее на чулке была дырка, откуда выглядывал большой палец. Людмила казалась мне самой неприветливой. Я ее избегала.

В библиотеке жил старшина. У него было много орденов. Иногда он громко пел. Тогда адъютант стучал в его дверь, и пение прекращалось. В нашем доме появлялось много солдат. Они приходили и уходили, когда хотели.

Отец не обращал на меня внимания. У него были другие заботы. Он был постоянно пьян. И ничего не мог с этим поделать. Отец пил целый день и полночи. А получалось это так. Он ведь был часовщиком. Один из солдат, по имени Иван, принес ему все необходимое для работы: стул-вертушку, пинцет, щипцы, лупы, напильники. Притащил даже большую карбидную лампу и настоящий верстак.